– Это точно, несчастный…
Сладостно выцедив лимонную, Костенко усмехнулся:
– Тот, кто пьет вино и пиво, тот наемник Тель-Авива… Видал майки «памятников»? Ничего поэзия, а? Рифмоплеты из общества трезвенников сочиняли, не иначе… Слушай, Мить, ты когда Щелокова впервые увидел?
– Что-то через полгода после того, как он въехал на Огарева, шесть.
– А когда он вам про запонки Ростроповича говорил? Что, мол, гордится великим русским музыкантом и все такое прочее?
– В самый разгар шабаша, Славик… Меня это, кстати, здорово удивило… Нет, поначалу обрадовало… Удивило – потом уже… По тем временам такого рода ремарка требовала мужества.
– Не помнишь, это уже после того было, как его молодцы забили насмерть андроповского чекиста в метрополитене?
– Не «его», а «ваши»… Ты ведь при нем третью звезду получил, нет?
– Это ты меня хорошо подсек, – усмехнулся Костенко. – И поделом: нет лучшего адвоката человеку, чем он сам…
– Не сердись.
– Так ведь поделом… За это сердиться грех… Ястреба давно видел?
– Года три назад… Он в полном порядке, мне кажется…
– Его убили, Мить… Из-за меня…
– То есть?
– Давай его помянем…
Выпили. Закусывать было как-то неудобно, подышали корочкой теплого еще калача. Закурив, Костенко сказал:
– Я снова начал дело Зои Федоровой крутить…
– Ты ж в отставке… Ешь, пельмени остынут… Почему «из-за тебя»?
– Я расскажу, если хочешь…
– Хочу.
– А с Цвигуном тебе видаться не приходилось?
– Приходилось.
– Когда?
– По-моему, в начале семидесятых… Потом он себе подобрал бригаду писателей, они ему романы шлепали и сценарии… Настоящий разведчик, прокладывал дорогу в литературу Леониду Ильичу, великому стилисту…
– Тебе кажется, что это он прокладывал дорогу Брежневу? Или есть факты на этот счет?
– Хронология – это факты… Сначала он стал выпускать свои боевики в кино, а вскорости Брежнев захотел поучить писателей тому, как надо создавать настоящую литературу… – Степанов вздохнул. – До чего ж мы гуттаперчевы, а? Но Цвигун не производил впечатления злодея… Вполне доброжелательный мужик… Все, кто его знал, относились к нему с симпатией.
– В последние годы он не изменился?
– Вроде бы – да.
– А в чем? Глаза стали другими? Ищущими? Испуганными? Затаенными? Мерцающими? Изменилась походка? Манера речи?
– Когда я видел его в последний раз – кажется, в Доме литераторов это было, – он сидел в ресторане с друзьями, за рюмочкой и – крашеный был… Не седой, каким я его помнил, а густо-каштановый…
– Сколько ему тогда было?
– Не помню… Хотя, погоди-ка, он вроде бы с геройской звездой сидел… А ему дали Героя в шестьдесят два года, странно как-то, после юбилея…
– Брежневские