Едкое солнце. Тони Бранто

я тыкаю живое существо клювом в его грехи, как обвинитель перед приговором на суде. По пути из сарая я останавливалась в попытке уловить где-нибудь признаки моего сталкера [4]. Петух не предпринял ни одной попытки сбежать. Это ли не знак, что судьба наша предрешена?

      Второй постулат отца касательно похмелья возвещал о неизбежной тяге к философии.

      Мы с петухом вошли на кухню, и я прошептала ему на ухо:

      – Вот и твой палач, птичка. Последнее слово?

      – Вы что-то сказали? – спросила Валентина.

      Петух неожиданно брыкнулся, будто почуяв рядом дьявола.

      У меня и в самом деле было что сказать.

      – Сегодня… сегодня я проснулась и увидела в своём окне парня.

      Я сделала паузу, но крёстная не проявила к этой новости хоть сколько-нибудь интереса. Я добавила:

      – Он устроился на подоконнике и подглядывал за мной самым бессовестным образом…

      – Не нужно, – отрезала Валентина, будто я намеренно говорю одни пошлости.

      – Но это правда! Вы не верите мне?

      Она оторвалась от нарезки овощей, подошла ко мне и потянулась за петухом. Он занервничал, но, оказавшись в руках синьоры, замер – она взяла его как-то по-особенному. Её лицо было открытым и расслабленным, в лёгкой испарине. Я что-то почувствовала, как будто покой и тревогу одновременно. Покой источала крёстная, я не сомневалась. Должно быть, мне передавался страх петуха. Мне казалось, будто любое своё движение в руках Валентины он расценивал как смертельно опасное.