Большая студия и прилегающая к ней лаборатория-кухня прежде были со вкусом декорированы в бледно-розовом и кремовом цветах, с непременной дубовой отделкой, но сегодня, войдя туда, Делия не нашла практически никаких примет, оставшихся от Джинни. «Надеюсь, – подумала Делия, – бедняжка чудесно проводит время во Флоренции!»
Стены были почти полностью заклеены постерами без рам с изображением каких-то внеземных пейзажей. Небеса на них либо пересекали пологие кривые, напоминавшие кольца Сатурна, либо украшали два солнца или несколько лун; на переднем же плане располагались парящие разноцветные кристаллы, причудливые горы, извергающиеся вулканы или каскады радужной жидкости. На одном из постеров был изображен робот-воитель верхом на роботе-тиранозавре на полном скаку, а на другом – полуразрушенная статуя Свободы из «Планеты обезьян». «Потрясающе!» – в восхищении подумала Делия.
Посреди инопланетного окружения работал худощавый молодой человек. Он творил темным карандашом на верхнем листе большой стопки бумаги, а его модели были прикреплены к верхушке кульмана: серия фотографий Джеба Доу, а по краям ряда – по одной фотографии Джеймса Доу.
– Черт подери! – воскликнула Делия. – Лейтенант Голдберг меня опередил.
Художник поднял голову, широко улыбаясь.
– Привет, Делия.
– Есть какой-нибудь шанс, Хэнк, что мне тоже можно втиснуться?
– Для тебя, крошка, я потесню кого угодно. – Он отложил карандаш и крутанулся на своем вращающемся стуле лицом к ней. – Усаживайся.
По мнению Делии, он обладал одним из самых располагающих к себе лиц из всех ей известных: озорное, счастливое, излучающее жизнь; а глаза – и вовсе незабываемы: зеленовато-желтые, большие, широко посаженные и широко раскрытые, окруженные длинными, густыми черными ресницами. Его курчавые, как у негра, волосы были светло-рыжими, а цвет кожи – как у южных китайцев. Голова была большой, но лицо, с тонкими, правильными чертами, сужалось от высокого широкого лба до острого подбородка. На каждой щеке было по ямочке; эта последняя черточка вызывала у Делии дрожь в ногах. У нее вообще от него подгибались колени – платонически, конечно.
В венах Хэнка текло столько различных кровей, что нельзя было точно определить его происхождение. То же вдвойне относилось и к произношению: его голос был неожиданно низким, а выговор совершенно лишен какой-либо характерной особенности, позволившей бы точно установить его корни. Он не перекатывал «р», как американец, не обрезал окончаний слов, как уроженец Оксфорда, не растягивал