– Может, кто и хочет, только не я, – сказал Молодой.
– И я не хочу, – искренне сказал Морячок.
Мужик согласно кивал головой, а Бывалый спросил:
– А кто тогда хочет?
– Никто не хочет. Но изменить себя и полюбить ближнего, как себя самого мало кто сегодня может… – Молодой перебил Кандидата заливистым хохотом, но тут же получил удар по почкам.
– Продолжай, – заинтересованно сказал Бывалый.
– Так вот. Тут не смеяться надо. Ведь если не полюбить… если всё оставить, как есть… то уже сегодня планета может оказаться без городов, деревень, зон и тюрем. Без нашей «крытки» и колючей проволоки. И не будет ни конвоя, ни сук. Но не будет и мужиков, и тех, кто мог бы помянуть сметённое с лица Земли человечество, – Михаил замолчал. Ветер бессильно взвыл и умолк, а в наступившей тишине было слышно, как на лампе спариваются мухи.
– Никого! – прервал тишину Морячок. – Чистая планета. Без параши… – От его слов стало ещё тоскливей.
Иисусовы реликвии
Бывалый вдруг оказался за спиной Михаила и прошептал ему на ухо:
– Сдаётся мне, не крест, а кинжал был в руках Иисуса.
– Как! – вскрикнул Михаил, а Бывалый больно обнял его за шею и прошептал:
– Тише. Не на рыбалке. Слыхал я байку: стянули, якобы, у самого Иисуса кинжал. А к нему и бумаги какие-то в придачу.
– Ты их видел?! – изменился в лице Кандидат.
– Тихо, тихо, тихо, – улыбался Бывалый, отводя Кандидата подальше от лишних ушей, – до твоего гипноза я их не видел, а только слышал о них. Тут один человечек сидел, всё во сне про свитки какие-то бормотал, так за ним из ФСБ приезжали.
– Кто такой? – спросил Кандидат.
– Сашка. Бубен.
– И где он теперь?
– А я знаю? – хмыкнул Бывалый. – Ему мокруху клеили. Тройное убийство.
Двери камеры отворились. Конвойный ввел старика-арестанта. Тот с уважением взглянул на Михаила и бочком протиснулся между ним и Бывалым, успев тому что-то шепнуть.
– А ты знаменитость, – сказал конвойный Михаилу, – давай, на выход.
– С вещами? – спросил с надеждой Кандидат.
– Щаз! Прямо с вещами. Иди! Кум зовёт, – заржал конвойный, – на ковёр.
В кабинете начальника тюрьмы по-домашнему уютно. Большие окна, выходящие во двор, занавешены тяжёлым бархатом. Поверх окон ниспадает тюль, лёгкий, ажурный и белоснежный. На полу настлан линолеум и дорогой ковёр.
Так что, сказав, что Кум вызывает на ковёр, конвойный не соврал, заставив заключённого снять ботинки у дверей.
– А! – обрадовался начальник тюрьмы, увидев Михаила. – Заходи… Да ты знаменитость.
– Так уж и знаменитость, – скромно потупив взгляд, произнёс Михаил.
– Не скромничайте, Михаил Аронович. О вашей афере СМИ уже раструбили на весь мир! Не сегодня-завтра на телевидение попадёте. Знаете, интеллектуальный уголовник нынче не новость, но не каждый становится знаменитостью… – Полковник встал из-за огромного дубового стола, покрытого зелёным