Когда в нем нуждались, он двигался неудержимо, как гроза, воплощая собой шум и ярость. Потом была только вспышка, оптическое эхо, которое, пронзив небо, зажигает листья.
Его называли Немезидом, и он был повсюду.
Он шел в ночи, обходя стороной смех, веселый шум приветствий. Его больше притягивали причитания и слезы одиноких, полные отчаяния мольбы жертв. Ночь за ночью он одевался в черное, натягивал на лицо маску и бродил по безлюдным темным улицам. Не ради закона. Слишком легко манипулируют законом те, кто к нему пренебрежительно относится. Слишком часто законами прикрываются те, кто призван их соблюдать. Он знал это, о да, он знал. И не мог забыть.
Он выходил в свой ночной дозор ради справедливости. Со справедливостью возможны возмездие и спокойствие.
Двигаясь незаметно, как тень, он рассматривал простирающийся перед ним город.
Дебора О’Рурк шагала в очень быстром темпе. Она всегда торопилась успеть за своими амбициями. Ее аккуратные модные туфельки быстро щелкали по разбитым тротуарам Ист-Энда Урбаны. Не страх торопил ее к своей машине, хотя Ист-Энд был опасным местом, особенно ночью, для одинокой привлекательной женщины. Она раскраснелась от успеха. В качестве окружного прокурора она только что провела допрос свидетеля одного из заурядных убийств, ставших чумой Урбаны.
Она думала только о том, что необходимо вернуться в офис и написать отчет, чтобы колесо юстиции завертелось. Она верила в справедливость, терпеливую, настойчивую и систематичную. А если повезет, она выступит в качестве обвинителя.
На улице, где стояло ветхое здание, в котором она в течение часа упорно выуживала информацию у двух юношей, было темно. Только два фонаря освещали потрескавшийся тротуар. От луны исходил лишь прерывистый свет. Она знала, что фигуры в узких дверях – это или алкоголики, или наркодилеры, или проститутки. Неоднократно она напоминала себе, что могла бы тоже оказаться в одном из этих печальных, уродливых зданий, если бы старшая сестра не сделала все возможное, чтобы у нее были хороший дом, хорошее образование и достойная жизнь.
Каждый раз, доводя дело до суда, Дебора чувствовала, что возвращает часть этого долга.
От одной из дверей что-то ей крикнули, безразличное и непристойное. За этим последовал резкий женский гогот. Дебора жила в Урбане всего восемнадцать месяцев, но она уже знала, что надо не останавливаться, а делать вид, будто ничего не слышала.
Длинными целеустремленными шагами она завернула за угол, где стояла ее машина. Кто-то схватил ее сзади:
– Ух, крошка, до чего ж ты аппетитная!
От мужчины на шесть дюймов выше ее и гибкого, как пружина, исходил какой-то неприятный запах. Но не спиртного. Ей понадобились доли секунды, чтобы прочесть в его ледяных глазах, что он накачался не виски, а какими-то препаратами, придающими ему не вялость, а возбуждение. Схватив обеими руками свой кожаный портфель, она с силой всадила его в живот обидчика. Он застонал, и руки его ослабли. Дебора вырвалась и убежала, отчаянно ища ключи.
Только она нащупала в кармане звенящий металл, как мужчина снова схватил ее, впившись пальцами в ворот ее пиджака. Она услышала, как разорвалось белье, и повернулась, приготовившись к борьбе, как вдруг увидела сверкание лезвия пружинного ножа, которое он поднес к нежной коже ее подбородка.
Дебора остановилась как вкопанная, затаив дыхание. В его глазах она увидела злобный блеск и поняла, что он не услышит ни мольбы, ни голоса логики. И все же она попыталась тихо и спокойно заговорить с ним:
– У меня только двадцать пять долларов.
Тыча острием в ее кожу, он очень близко наклонился к ее лицу.
– Ух ты, крошка, у тебя есть больше чем двадцать пять долларов!
Он обвил ее волосы вокруг ее шеи и резко рванул. Когда она закричала, он потащил ее в темный переулок.
– Давай, давай, кричи! – Он хихикнул ей на ухо. – Я люблю, когда кричат! Давай же! – Он слегка провел лезвием по ее горлу. – Кричи!
Дебора закричала, и ее крик эхом прокатился по всей улице. Люди, скучавшие в дверях домов, громко подбадривали напавшего. Свет в окнах погас: местные обитатели выключили лампы, делая вид, будто ничего не слышат.
Когда он прижал ее к влажной стене, она похолодела от ужаса. Ее голова, всегда ясная и светлая, перестала работать.
– Пожалуйста, не делайте этого, – прошептала она, хотя уже ни на что не надеялась.
Он усмехнулся:
– Тебе понравится. – Он кончиком лезвия срезал пуговицу с ее блузки. – Тебе очень понравится.
Как любая сильная эмоция, страх обострил ее чувства. Она ощущала, как по ее щекам текут горячие слезы, чувствовала его несвежее дыхание и запах пережаренной еды, заполнявший переулок. В его глазах она видела себя, бледную и беспомощную.
Она