Было уже поздно, переночевала в комнате Элеоноры Витольдовны.
Утром открыла банку тушенки, позвала Ольгу, перекусили, остатки тушенки и почти целую буханку оставила ей. Возвращаться в свою квартиру не хотелось, решила съездить на дачу к Павлу Эдуардовичу.
Когда немного отъехали от города, из окна вагона пригородного поезда увидела, что тут тоже шли бои. От станции до дачи было чуть больше километра лесом. Вот поворот дороги, за ним дача. На поляне напротив дачи, где когда-то собирали землянику, остовы обгоревших машин. Сработал какой-то рефлекс, боковым зрением зафиксировала: с дачей тоже что-то не то, ворота нараспашку, но движения нет, звуки, обычные для леса. Привычно определила: стандартные немецкие армейские грузовики, трехосный и два двухосных, еще два «опеля», автофургон и автобус, скорее всего, штабной. Вероятно, штаб и взвод охраны. Поглядела направо – дачи не было. Сосны на участке стояли свечками без вершин, обгорели.
Вошла через распахнутые ворота и увидела пепелище и закопченный кирпичный фундамент вместо дома.
Было жарко и пыльно, подошла к пруду: купальня с баней на берегу тоже сгорели. На полянке остатки двух сгоревших армейских немецких палаток. Огляделась – никого нет, разделась и подошла к пруду, но не могла ступить в воду. Потом почувствовала взгляд, слегка повернула голову. Неподалеку стояла женщина, худая, даже скорее изможденная, вот только глаза – из них как будто исходил свет, и он проникал насквозь.
– Не надо здесь купаться, – сказала женщина. Затем ее взгляд уперся в крестик на моей груди. – Ты жила…– Потом поправилась: – Часто бывала на этой даче.
Это был не вопрос, а констатация факта.
На секунду замолчала, даже глаза прикрыла:
– И сама ты, как эта дача, выжжена внутри. Одевайся, пойдем со мной.
Я закрыла глаза, как бы заглянув внутрь себя: точно, внутри все будто выгорело. Оделась, пошла за женщиной. Шли вдоль деревянного дачного забора, как ни странно, он не пострадал. Сгорело и обгорело только то, что было за забором. Может, поэтому провожатая и сказала «как дача, выжженная внутри». Тропинка свернула в лес, минут через десять мы вышли на опушку леса к небольшой старой церкви. Над церковью возвышался простой деревянный крест. У входа была скамейка, доска на двух чурбаках, дверь храма деревянная, новая.
Женщина молча кивнула в сторону двери. Я вошла в церковь. Чисто, видно, что за храмом ухаживают, но все очень убогое, стены обшарпанные, окна забиты досками. Сумрак немного рассеивался светом, исходящим из окна под куполом. Через щель деревянного щита на окне падал луч света, он освещал разномастный иконостас.
Внимание привлекла одна из досок, на которой был едва виден лик. Я подошла ближе и коснулась иконы. От иконы исходило тепло. Потемневшая доска обгорела с одного угла. Она была не закопченной, не обгоревшей, а именно потемневшей. Это был лик Богоматери. Я не могла отвести глаз, казалось, что лик всплывал из окружавшей его темноты. Печальный и близкий. Вспомнила,