Сына я никогда не воспитывал, но сегодня мы с ним смотрим в одну сторону, и это важнее всего. У нас были, конечно, разговоры, общение, но без всякого назидания. Когда проводили опрос, кого считать человеком, достойным подражания, мы с ним вместе, не сговариваясь, ответили – Януша Корчака. И это наше единомыслие мне очень по нраву.
От сына я добивался того, чтобы он не был частью стада. Чтобы не всегда отождествлял себя с толпой, но был сам по себе и все пропускал через себя.
Однажды к нам с женой пришла учительница и сказала, что благодарит нас за нравственный урок, который преподал ей наш сын. На большой перемене один мальчик, Лева Куропаткин, носился сломя голову и шалил. Учительница решила руками одноклассников выгнать его из октябрят. Тогда мой сын встал и сказал, что голосовать не будет, потому что он не вправе: он бегал так же, как и Лева. Он не побоялся стать белой вороной.
Создать что-то можно, только если осознаешь себя свободным. Хотя я больше люблю пушкинское слово «вольность». Вот эту вольность я в себе культивировал: старался на все иметь свое мнение, не боялся его высказать. Вне зависимости от того, как это потом отзовется, шел на конфликт, если не мог с чем-то согласиться, даже зная, что это будет мне во вред.
Творчество процветает в условиях одиночества и свободы от обязанностей, а голод подстегивает к работе. Когда я ушел из театра, наступила полная независимость – от денег, от квартиры, от семьи: в ту пору я был холост и у меня не было детей. Пожалуй, это самое яркое впечатление в жизни, когда принадлежишь только себе. И ни перед кем не в ответе, разве что перед собственным желудком: ты должен себя накормить. Я искал свой путь, а пока ищешь, нужно быть свободным.
От хамства должна существовать защита, и это – чувство собственного достоинства. Пожалуй, вот это качество я уж точно прививал сыну. Считаю, что в нашей стране хамству, которое укоренилось как традиция, можно и нужно противостоять.
Со временем я перестал быть категоричен в оценках людей. Невозможно знать, кто и как может себя повести в критических ситуациях – как человек проявит себя в камере, за решеткой, в лагере. А если его будут пытать? Какой у него порог боли? Можно ли осуждать человека? Не знаю.
У человека всегда есть нравственный выбор. И неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Я мог бы сказать, что абсолютно вся политика – это грязь, если бы не было Вацлава Гавела, Нельсона Манделы, Индиры Ганди…
Человек ко всему привыкает. Мы привыкаем к убийствам, нас потрясают только цифры, только массовое уничтожение: Беслан, «Норд-Ост», «Курск»… Я был в Беслане, в этом гимнастическом зале вскоре после теракта. Приехал туда показывать свои фильмы уцелевшим детям. И вот я стоял посреди зала, а на меня со стен смотрели огромные черные глазищи осетинских детей. Они смотрели на меня в упор с немым вопросом: «Вот ты живешь, а мы ушли. Почему?» И ничего страшнее я не знаю.
«Учитесь