Толпа силилась изменить маршрут, свернуть с Охотного Ряда, прорваться на Красную площадь.
Стрижайло торопил толпу, умолял совершить историческое действие, ждал от Дышлова мессианского поступка. Был готов вместе с другими проламываться сквозь турникеты, продираться сквозь щиты и побои, разрывать руками тела солдат и омоновцев. Взбегать по брусчатке на простор Красной площади, мчаться, задыхаясь, мимо Мавзолея, к Спасским воротам. Биться, колотиться, уклоняясь от пулеметных очередей, отскакивая от истерзанных пулями тел. Просадить ворота, ревущим валом ворваться в Кремль, затопить Ивановскую площадь, схватиться насмерть с кремлевской охраной, окровавить белые стены соборов, золото кремлевских дворцов. По лестнице, под хлопки пистолетных выстрелов, влететь в желтый дворцовый корпус, на второй этаж, где в кабинете, среди малахитовых часов и помпезной мебели трепещет маленький, бледный от ужаса человечек, у которого истекли его последние бесславные минуты, и его ждет винтовая лестница колокольни Ивана Великого, паденье из-под золотого купола сквозь свистящий воздух, на блестящие черные камни.
Стрижайло смотрел на Дышлова, для которого оставались последние исторические мгновения, сужался зазор, сквозь который он мог проскользнуть в вечность, изменить ход истории, стать носителем Божественного промысла, управляющего судьбой человечества.
Дышлов был малиновый от возбуждения. Чувствовал ускользающую микросекунду. Игольное ушко, за которым открывался неоглядный простор. Видел, как носится над ним красный ангел, готовый влететь в его душу, вселиться в тело священным огнем. Качнулся к турникетам, готовый увлечь толпу. Но робость подкосила его. С дрожащими губами, с алым бантом в петлице, прошагал мимо, утягивая за собой неистовое шествие. Ангел тоскливо прянул и исчез в синеве.
Толпа, озлобленная, обманутая, сердито бурлила, валила мимо гостиницы «Москва», мимо Думы, к памятнику Марксу. Рокотала, как поток, который отвели от главного русла, направили в обводной, искусственно прорытый канал.
Стрижайло испытал разочарование и усталость. Будто резко упало атмосферное давление, и он почувствовал головокружение и немощь. Змей глянцевитой струей уползал из толпы. Его хвост поблескивал у колонн Большого театра, растворялся в сиреневом тумане зацветавшего весеннего сквера.
Перед памятником Марксу был установлен грузовик с ретрансляторами. Охрана подпускала к нему лишь избранных ораторов. Остальная толпа заполняла площадь между «Метрополем» и Большим театром. Все еще клокотала, ожидая от ораторов откровений, проповеди «десяти красных заповедей». Дышлов величественно взошел на трибуну, пылая алым бантом. Грозно, уверенно загрохотал в микрофон, но слова, которые он выдыхал, срываясь с его шевелящихся волевых губ, превращались в длинные обрезки оцинкованного железа. «Антинародный режим»… «Непродуманные реформы»… «Ограбление