Красное на остром, или Опоздание Бога Войны. Тимофей Николайцев

как следствие – к железу, наваленному в прицепы, к нарезанным и уложенным в стопки пластинам углеродистой брони, бурым от ржавчины гусеничным тракам, мятым корпусам динамической защиты… ко всему мертвому, бренчащему металлическому хламу, составлявшему ранее корпуса боевых машин – подвижных, плюющих огнем, отвечающих на попадания снопами искр и рикошетной окалины, а теперь пустыми скорлупами утонувшим в колючей траве. К долбанной пересохшей речке, которая вспомнила вдруг, что она – речка, а не дорога. К похожей на духовку кабине тягача и к бурундуку-водителю. Ярость накатила, как черная дурнота, давить ее в себе было бесполезно, как любой фронтовик Мигол знал это – лучше дать себе вволю проораться… и он потратил на это несколько бессильных потных минут – орал, плевался, в бешенстве топтал землю, выколачивая из нее тугие пыльные фонтанчики… Попытался пнуть особо раскидистый, увешанный колючками куст, но вторично увяз… матерясь, отобрал у куста трещащую брючину… Корежа застежки, он вывернул из кобуры пистолет, но выстрелил почему-то не в куст, а в далекий недоуменный холм. В горячем застоявшемся воздухе выстрел прозвучал, словно жирный плевок – пуля, потревожив разлапистые стебли, канула в холм, и вдруг неожиданно громко шваркнула о его металлическое нутро.

      Звук, качаясь, поплыл в воздухе…

      Приходя в чувство, Мигол опустил пистолет, постоял еще немного, тяжело дыша и вращая глазами… попал в кобуру моментально нагревшимся стволом. Потом до него дошло, что звук, до сих пор давящий на уши, не имеет ничего общего с дребезгом состарившегося железа, что выбила пистолетная пуля – это звук автомобильного сигнала, и что идет он из-за спины, из нутра балки, и что это гудит тягач.

      Он сунулся назад, за гребень… но тягача внизу не оказалось.

      Ошалев, он сбежал наискось по склону, перепрыгивая через колючие плети. У самого подножья, где кусты росли особенно густо, он все-таки зацепился и еще раз запутался… потом выбрался, наконец, на полосу изъезженного дерна, которая на карте называлась дорогой. Откуда-то из-за поворота снова заблажил гудок. Настойчиво и требовательно, два длинных сигнала – «сюда».

      На всякий случай Мигол снова вытащил пистолет, размазал по лицу пахнущий железом пот. Как ни крути, душегубка кабины была все же лучше прямого солнечного ливня. Куда подевался Утц? Вдавленный рифленый след, пестря свежими земляными надрывами, укатывался за излом балки.

      Там, судя по разорванным очертаниям гребня, примыкал короткий боковой распадок. Кусты росли гуще. Попадались даже тощие, изломанные как хвощи, сосенки. Похрустывая по вездесущим кузнечикам, Мигол потрусил туда. Лужа, источая запах плесневелого супа, оставалась слева. А справа ещё оседала мучнистая пыль – прицеп, не вписавшись габаритами, снес колесом несколько метров откоса. Дальше начинались кусты с пробитой сквозь них колеёй… осыпавшиеся лепестки лежали как сплошное бордовое покрывало, многие еще продолжали падать. Мигол даже задохнулся – это было жутко красиво: рваные борозды,