Третьей партией были сторонники Евы – королевы Руси. Ведь до покушения их с Иоанном успели обвенчать. А потом статус дочери Казимира IV был вполне легальный. За неё стояла Польша с Литвой и та часть купцов, которая сотрудничала с Бургундией и Фландрией. Это была тоже партия денег, но куда меньших. Ведь торговля с этими регионами хоть и приносила Руси большую выгоду, но не шла ни в какое сравнение с итальянскими прибылями.
Позиция Евы была проста. Она хотела стать регентом при малолетнем Владимире, ибо Элеонора – лицо духовное и прав никаких светских иметь не может, так как при постриге отреклась от своей старой жизни.
Кроме того, за Евой стояли православные иерархи. Твёрдо стояли. Потому что она приняла православие и сможет воспитать наследника в правильной вере. Во всяком случае, через неё получался надёжный доступ к воспитанию Владимира.
Четвёртой партией была армия, которую возглавлял негласный её лидер – Даниил Холмский. Он имел абсолютный авторитет в войсках, уступающий только Иоанну. И Даниил стоял на простой позиции:
– Не спеши!
Ибо король был ещё жив. И рано делить шкуру неубитого медведя. А учитывая его везение – не факт, что он вообще умрёт. Нет, конечно, когда-то он обязательно умрёт. Но это будет когда-то. А вот сейчас – не факт.
Именно армия и Даниил выступали в роли этакого лесника, который не позволял противоборствующим партиям развязать гражданскую войну. Только угроза физического уничтожения со стороны верных королю войск заставляла их ограничиваться словесным перепалками. Мерзкими. Грязными. И весьма многообещающими. Но не переходящими к делу…
– Меня снова угрожали убить, – тихо прошептала Ева, сидя у постели с Иоанном.
Смахнула одинокую слезу.
Женщине было страшно.
Очень страшно.
Ей было двадцать два года. Для той поры вполне зрелый возраст. Только провела она его при дворе отца, который оберегал свою дочь от любых невзгод. И даже в самые мрачные дни никто и никогда не смел говорить Еве гадости такого пошиба.
Да, умом она понимала, что, скорее всего, её убивать не станут. Просто сошлют в монастырь. Но её это совсем не грело. Она мечтала о семье и тихом семейном счастье. Чтобы любящий муж, дети и покой. По сравнению с Элеонорой она была куда менее амбициозна. И не рвалась к власти. И если первая супруга вполне осознанно выбрала постриг вместо смерти, то она – Ева – почитала монастырскую судьбу хуже гибели.
За окном снова продолжали шуметь.
– Эй, тварь! – крикнул кто-то и кинул снежком в ставни.
Ева никак не отреагировала.
Это продолжалось уже целый день. Поначалу она выглядывала, пытаясь разглядеть тех, кто так хамил. Но не успевала, как правило. Потому как хулиганы сбегали. А в тех немногочисленных случаях,