Отодвинул стул и пошел мыть посуду. На столе краснел арбуз.
Ампула пилилась с трудом.
Он успел перетащить ее на кровать; поглядывал, чтобы она, дернувшись, не свалилась. На полу длинное, размазанное пятно крови. Падая, она рассекла губу.
«Я вытру! Я всё вытру!» – кричала она минуту назад, начав приходить в себя.
Ампула хрустнула, он быстро погрузил иглу и всосал мутноватую жидкость. Как речная вода, подумал почему-то.
Достал початый «Абсолют». Где ватка? Наклонив бутыль (пузырьки), смочил ватку (снова пузырьки). «Как жалко тратить “Абсолют” на… это место, правда?» Когда она сказала это? Вчера?
Подошел к кровати. Она лежала на спине и смотрела на него. На губе болталась кровавая ватка.
«Можешь перевернуться?»
Одной рукой держа шприц, он попытался перевернуть ее на живот. Хорошо, что ничего снимать и расстегивать было не нужно: еще не успела одеться. Она была тяжелой и холодной.
Поглядев на свет, выпустил из шприца остатки воздуха.
А может, это речная вода? Речная вода в ампулах. Из реки забвения, стерильно. После инъекции они залезут в лодку и поплывут по ней.
«Давай уже, – сказала снизу. – Что смеешься?»
«Подумал, что по форме они совершенно похожи, мозг и… только извилин на ней нет».
«Думаешь, тебе первому пришла эта… Ай!»
Он медленно вводил – речную воду – воду забвения.
«Ай, больно!»
«Не напрягай… Всё».
Он вытащил шприц и приложил вату.
«Хватит ее разглядывать. – Ее голос был уже не таким хриплым. – Ну что ты делаешь…»
Он смотрел в окно. Во дворе журчали воробьи, откуда-то издали шумела музыка, и небо было обычного цвета. Ташкентского пыльно-голубого. На детской площадке проводили свое безразмерное сферическое время дети.
Что это были за приступы? Она говорила, сердце. Он не верил.
Дети разбежались с площадки, как будто хлынул ливень. Но ливня не было, всё было таким же сухим и пыльным.
А лодка с теми, кому вкололи воду забвения, уже где-то на середине реки, если у этой реки может быть середина.
Снова поднимаемся на верх страницы, цепляясь за качающиеся строки. За прозрачные воды неглубокой Фульды, неглубокой Геры. За скользкую водяную траву.
Его фамилия переводилась как «кулак». Иоганн Фауст. Иван Кулаков. Впрочем, на латыни Faustus означало «счастливый».
Если на жилистый немецкий кулак натянуть узкую перчатку латыни… Он сжимает кулак. Поглядев на него внимательно, разжимает.
Вот оно, немецкое счастье: крепкий мыслящий кулак. В перчатке латыни или другого древнего языка.
Без перчаток, кстати, в университетских аудиториях приходилось тяжко. Адский холод сковал всё в ту зиму. Школяры дышали в ладони и растирали заиндевевшие ляжки.
В аудиториях, где читал свои лекции доктор Фауст, холод особо не ощущался.
Ладонь господина доктора то сжималась в