Турок остановил запись и вопросительно поглядел на Славянина.
– Судебно-медицинская экспертиза, – откликнулся тот с дивана.
Славянин лежал в серой футболке; у него болела голова.
Эту запись он слушал уже второй раз. Он поднялся, прошелестел тапками на кухню, набрал воды. Таблетка проскользнула в горло; погас свет, возникло чувство вины. Вины не за что-то, а за само свое существование. За эти руки и ноги, за слюну во рту и головную боль в затылке. Он знал, что это в нем от Сожженного.
Германия истекала от зноя.
От реки тянуло прохладой и гнилью. Воды в Гере было по щиколотку. Плавали квелые утки, некоторые с утятами.
Этот сегмент сознания Сожженного, над которым они сидели уже третий день, был самым… задумался, подыскивая слово.
Сложным? Запутанным?.. Пока думал, шел обратно в комнату, где за столом, поджав под себя ногу, сидел Турок.
Другой ногой Турок отталкивался от пола; кресло крутилось.
«В Судмедэкспертизе можно достать…»
На ней было платье с серыми цветами, он подарил ей на день рождения.
Она так и не сказала ему своего имени. Каждый раз он называл ее разными именами, она спокойно слушала. Аня. Вера. Люба. «Я угадал?» – «Нет». Венера. Аня. «Анна тебе подошло бы…» – «Уже было». Гюльчатай. Она усмехалась.
Он знал, что она училась в медучилище, потом ушла. Почему? Отстранялась от его вопросов так же, как от его губ, его рук.
«Там этого добра…» – Она махнула рукой.
Это всё еще о черепе.
Повертела грецкий орех, лежавший на клеенке.
«Расколоть?» – спросил он.
Она неопределенно шевельнула бровью. Он положил орех на пол и осторожно ударил. Она наблюдала за ним. От нее пахло коньяком, хотя выпила немного; вообще пила немного.
«Неудачно…»
Ядро было смято в кашицу.
«А если я убью кого-нибудь?» – Он продолжал держать молоток.
В комнате было уже темно.
«Зачем? А, череп… – Она слегка зевнула. – Иди сюда. Сегодня тебе будет позволено поцеловать вот этот палец».
От ее голоса тоже пахло коньяком. Протянула левую руку, выставив мизинец.
«Ну ты что… сейчас откусишь…»
Резко поднялась:
«А теперь – проводи меня».
Он съездил в Самарканд. Город он нашел чужим, родителей – постаревшими. Каждый день звонил ей от соседа; дома телефон был, но были и родители. Начнется: кто, что, как зовут… Что он должен был ответить, если сам не знал ее имени? Но главное, город. Город изменился, многие уже уезжали.
Встреч с бывшими одноклассниками он избежал. Его не тянуло в прошлое. Школа, огромная светлая фабрика унижения, его больше не волновала.
Говорили, что на Афрасиабе открылась какая-то «зона», туда водили «своих». Что за зона? Кого – своих?
Он просто сходил туда, сам. Была осень, раскопки закончились, пахло землей. Он присел на землю, в джинсах.
Когда он звонил ей, она то брала трубку, то не брала. Представлял,