На профессора словесности возлагалась также обязанность читать на уроках Священного Писания из Библии, и обыкновенно Воскресенский читал её без всяких объяснений. На вопросы учителя пространные ответы мог давать, по словам очевидцев, только Чернышевский, изумлявший всех начитанностью в книгах духовного содержания. «Заговорит, бывало, о чём-нибудь Гавриил Степанович, – вспоминал соученик Чернышевского Александр Розанов, – и спросит: не читал ли кто-нибудь об этом? – все молчат, или ответят, что не читали. „Ну а вы, Чернышевский, читали?” – спросит он. В то время как Воскресенский говорил и спрашивал, Чернышевский, по обыкновению, писал что-нибудь. Во время класса, при наставниках, он всегда делал выписки из лексиконов, это было его обыкновенное и непременное занятие. Пишет Чернышевский, учитель спросит его и не повторяет вопроса; тот встаёт и начинает: „германский писатель NN говорит об этом… французский… английский…” Слушаешь, бывало, и не можешь понять: откуда человек набрал столько сведений! И так всегда: коль скоро о чём-нибудь не знает никто, то и берутся за Чернышевского, а тот знает уже непременно».[193]
В классе Чернышевского Г. С. Воскресенский преподавал также латынь. И если для других учеников, обычно слабо разбиравшихся в текстах, он казался знатоком, то для Чернышевского авторитет учителя особого значения не имел. В упоминавшемся письме к А. Ф. Раеву от 3 февраля 1844 г. он писал о профессоре, что тот «умеет только ругаться, а толку от него ничего нет. По-латине переводит курам насмех, и того же ругает, кто так, как должно, переводит» (XIV, 7). Розанов вспоминал, что на уроках латинского языка Воскресенский «доходил, положительно, до бешенства: тут он кричал, метался, ругался и бил чем ни попало и где ни попало. Библии и лексиконы он избивал о головы учеников в лохмотья. Изобьет лексикон, схватит в кулак листа три и начинает бить в рыло: „На, жри, жри, пес, жри, пес!”».[194] Услугами Чернышевского, владевшего латынью лучше многих других, пользовалась едва ли не половина класса. «„Вы говорите, что Лактанций труден для перевода, – возражал Николай Гаврилович ученикам, – что же вы скажете о Цицероне, когда будете его переводить? Он, действительно, труден”, – и Николай Гаврилович прочитывал наизусть целую страницу из Цицерона и после того переводил её тоже наизусть, а потом объяснял, в чём состоит трудность перевода Цицерона. Приход учителя на урок прерывал объяснение».[195]
Всеобщую историю и греческий язык вёл И. Ф. Синайский (род. в 1800). По окончании Московской духовной академии в 1826 г. в звании кандидата он учительствовал сначала в Пензе, а в Саратовской семинарии преподавал со дня её основания.[196] По свидетельству Чернышевского, ученики недолюбливали Синайского. Однажды на уроке, в присутствии епископа «мы отделали И. Ф. так, – писал он Раеву в 1844 г., – что и теперь ещё, я думаю, лихорадка бьёт» (XIV, 7). Синайский слыл за признанного знатока греческого языка, ему принадлежала заслуга составления первого русско-греческого словаря, который он издал