Собачья жизнь. Алексей Будищев

 очень нерасторопен, но твоя собака, Никифор, – она меня просто с ума сводит!

      Барышников растопырил руки с красными ладонями, посмотрел на нос Никифора и истерично вскрикнул:

      – Это какой-то черт, а не собака! Сегодня она вылакала сливки, а вчера съела на кухне яйца!

      Никифор угрюмо ответил:

      – Яйца скотница съела, а не Венерка.

      – Это полсотни-то яиц скотница съела? – переспросил Барышников.

      – Съела, – угрюмо повторил Никифор и добавил:

      – А сливки усохли.

      Все лицо Барышникова перекосилось язвительной гримасой.

      – Усохли? – переспросил он.

      – Усохли, – повторил Никифор, угрюмо.

      Барышников сокрушенно вздохнул.

      – Одним словом, вот что, Никифор, – сказал он, – пристраивай свою собаку, куда хочешь. Хочешь, отдай кому-нибудь, хочешь – пристрели, но только держать тебя с собакой я не стану.

      – На то есть воля ваша, – заметил Никифор.

      – Да на что тебе собака? – продолжал Барышников, поглядывая куда-то в потолок, – она стара, глуха, глупа, неряшлива и непригодна ни для какой охоты.

      – Собака хорошая, это вы напрасно, – возразил Никифор.

      Барышников хотел было его перебить, но Никифор упрямо продолжал:

      – Собака – деликатная, приятная, послушная, чистых кровей; такую собаку любой, кому не надо, возьмет, и пристреливать ее не к чему!

      Никифор сердито повернулся, вышел из кабинета, прошел в свой угол под лестницу и злобно плюнул.

      – Тьфу, – проговорил он, – скотницы яйца жрут, а собака отвечай. Господа, нечего сказать!

      На его лице отразилось брезгливое чувство ко всем вообще господам. Он покачал головой и, присев тут же, под лестницей к своему сундучку, стал перебирать разный хлам: старое платье, сапожную щетку, жестянку из-под монпансье, две перчатки с левой руки. Венерка лежала здесь же, у сундука, свернувшись в клубок, и при взгляде на ее поседевшие щеки Никифор внезапно, вспомнил, что ей уже двадцать лет.

      «Стара делается, – подумал он с тоской, – глупеет; блудить стала». Он вздохнул. Ему стало до боли жалко кого-то. С рассеянным видом долго он сидел у своего сундучка, поглядывая на спящую Венерку и соображая, сколько же ему лет, если и его Венерке уже двадцать. По его соображениям, ему выходило под шестьдесят. Это его точно придавило. Внезапно ему пришло в голову, что барин не хочет его держать, вот именно за то, что он, Никифор, делается негодным и старым, а Венерка – это только пустая отговорка. Он снова вздохнул и снова с рассеянным видом стал рыться в своем сундучке. Он нашел там фотографию какого-то архиерея и силача из цирка, колесико от шпоры и две книги: роман «Липкая» и «Ха-ха-ха или тысяча анекдотов». Но все это его нисколько не утешило. С сердитым видом он захлопнул сундучок, прошел в кабинет и спросил у Барышникова отпуск на весь день.