Тогда жена может услышать и узнать, что он и Анька. Он даже не хотел думать об этом, потому что побаивался свою крупногабаритную Веру Палну: когда она в гневе, то ее центнер превращался в два. И он, зажав уши и накрывшись одеялом, в надежде, что обознался, уговорил себя, что в подъезде совсем не Анька. «Помогите, помогите-е-е-е же» – уже прося, стонет и кричит любовница – малолетняя проститутка с накладной силиконовой грудью, а с некоторых пор и наводчица – Анька.
«Ах, что она творила в последнюю встречу. – вспоминал он и с сожалением вздохнул: – Жаль, что не с кем поделиться. Вокруг одни болтуны – все доложат. А скакала, а стонала, наездница еще та, аж кровать сломала. А теперь если ее там, в подъезде убьют, то и вообще весь кайф, кончится. Такую, я теперь вряд ли найду, даже со своими двадцатью двумя сантиметрами. Старею.»
Так он пролежал до утра, вспоминая сквозь крики и стоны Аньки их славные деньки. А когда рассвело и крики закончились, наблюдая из-за шторы, он увидел, что из подъезда вытащили два синих мешка. Через какое-то время к ним зашел милиционер, и жена сказала, что они крепко спали и ничего не слышали. «Правильно, – подумал он, – что лишний раз рисоваться. Тем более, вдруг Анька шла ко мне. Хотя она не знала, где живу. И почему я так уверен, что она? Ее не видно, а только слышно. Как она кричала! «Помогите!» Аж, через стены пробирало. Мог ошибиться?»
Вечером по телевизору показали девушку, и он с облегчением вздохнул, что это не Анька, и свидания в самое ближайшее время продолжаться. И что самое главное, его, пусть и специфическая, совесть перед ней чиста.
Мертвая девушка, оказалась незнакомой, а то, что она, по версии следствия, продала наркоманам левый кайф, развеяло в нем последние крупицы жалости к покойной, и он промычал: «Не-е-а, не Анька! Она бы точно такое не сделала – пацанов травить.»
У жителей дома жалости к девушке тоже не проявилось. Каждый твердил, что, якобы, из-за того, что она пацана отравила, они и не заступились. Все, не сговариваясь, нашли причину. Вот только, говорят, один с первого этажа выходил, но было поздно: наркоман умер, а его кореша забили сучку насмерть. – Надо было и тому, что вышел, до кучи накостылять, чтобы не высовывался.– заметил он Вере Палне.
Тот, что вышел и был Гамлет, с возрастом все больше похожий на отца. А разливальщик с третьего этажа вдруг вспомнил свою юношескую мечту стать бродягой, блатным «цапаном», смотрящим, стремящимся и все такое. И он рассуждал: «А эти кореша, сядут лет на десять за убийство прошмандовки.»
«Ну, бродяги, совсем долбанулись» – с долей злорадного удовлетворения прикидывал он, до конца не понимая, отчего он так их ненавидит. Может быть, все же в глубине, своей темной души он понимал, что сам в корне неправ и что кто-то же привез и дал этой девке левый кайф на продажу, не сама же она его произвела. А может, он на мгновение осознавал, что сам вовсе уже и не человек, а самое лучшее – свинья, хряк, а то бывает после смены, как замечала Вер Пална, и козлятиной попахивало.
20
Рабоче-крестянская
Если на секунду