Но вскоре после Нового года, приблизившего всех советских людей почти вплотную к восьмидесятым, а город, в котором им довелось родиться и жить, к статусу города-миллионника*, Алеся пропала. Как в воду канула, и найти её так и не смогли. Вместе с ней пропали все её фотографии и документы. Гущин-старший долгое время сокрушался, особенно на людях, потом свыкся с одиночеством и с сыном, а однажды в мужской компании пошутил, что, мол, Леся утонула в собственных глазах и недомыслиях. Гущин-младший слова эти отчаянно пытался понять, рисуя в своей дошколярской голове озеро маминых восхищённых глаз, в которое она ныряет и – не выныривает. Серёже из всего, что было связано с матерью, запомнились глаза, не сходящая с лица улыбка и тот их вечер, когда она, смеясь, кормила его шоколадными фигурками. После её исчезновения ему крайне не хватало восторженных реплик, нежных рук, поцелуев и объятий. Отец зашивался на работе, и мальчишка, рано познав дворовую жизнь, рос сам по себе, успешно бойкотируя бабушек и дедушек.
Иногда Серёже снились странные сны, в которых он на берегу овального озера с наслаждением уплетал различного пошиба снегурочек и зверьё, реально ощущая их шоколадный вкус. Ему казалось, что озеро, переливаясь цветастой рябью, восхищается им. Но потом стала являться мама, и характер снов изменился.
Гущин-старший выполнял отцовский минимум: вовремя забирал ребёнка из садика, ходил с ним куда-нибудь в выходной, покупал с зарплаты новую игрушку, но отдачи от сына, охотнее проводившего время во дворе, не получал, и постепенно его обязанности свелись к обеспечению необходимыми ресурсами и к физическим нагрузкам. Каждое утро Гущины, отец и сын, отжимались, подтягивались, обливались, качали пресс. До дрожи в руках, до коликов в животе. Во время этого процесса