на брызги жёлтого лимона…
Стихи о женском, вечном и бессловесном
Санкт-Петербург
2024
Как правильно готовить Клару Шох
К интерсловесному употребленью…
Если вы хотите понять, для чего женщинам слова вообще и стихи в частности – читайте Клару Шох.
Она – самая честная и наглядная.
С одной стороны, её словарь – богаче «обновлённого шекспировского». Здесь и причудливые этно-хореографические загогулины, и точечная выпуклость шрифта Брайля, и цокот иппологического арго. Здесь же – и вся масс-культура минувших десятилетий – от родительско-оттепельных Раджа Капура и музыки «на рёбрах» – через застойно-совково-детские «прикуп и Сочи», двухкопеечные монетки на верёвочке в телефонном автомате, Эллу Фицжеральд, «и дольше века длится день», майя-майи Германа Гессе и Юрия Кнорозова, через юно-перестроечные ситкомы и внезапно-модные притчи о Га Ноцри – и вплоть до рождённых поздним сетевым пост-временьем Вкусвила, поп-ита, ID и ИКТ.
С другой стороны, все эти слова, рассыпающиеся на мириады вывороченных из дамской сумочки драгоценных камней, бижутерии, заколок, духов, лайковых перчаток, записок, помад, вееров и ещё тысячи и одной мелочи, – это не «знания и смыслы», а убойные в своей экстремально-витальной силе образы. «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьётся», – сказал Даниил Хармс о поэзии забытого ныне поэта-предобэриута Александра Тинякова. И сам метал слова прямо в мозг читателю, как камни из раскрученной пращи.
На первый взгляд, и Клара Шох – просто ступает по заумно-словесно-овеществлённо-сюрреальным следам:
«Я видел этот жуткий глаз,
пришитый заживо на нитку,
летели в нём, как пули, поезда,
плевались пламенем зенитки,
взрывной землёй набивши плотно рты,
лежали куклы вкруг,
раскинув вширь полей пластмассовые руки,
яйцо снесла голубка в кобуру,
цыплёнок с ключиком в спине всё маялся,
ломая клюв о твердь —
как будто бы контужен.
И ни одной души́ на дýши:
до кончиков травы – мертвы».
Но Клара Шох – и это хорошо чувствуется в финале отрывка – не просто кидает в лицо читателю случайные образы, подвернувшиеся, подобно булыжнику, под руку и моментально создающие до грубости зримые материальные лики:
«И маленький пригорок впереди,
да хоть руками двигай ноги,
но не взойти…».
Взойти куда? На пригорок ли? Вовсе нет! На лунно-календарное небо, властное и недосягаемое…
«Взгляд устремила – не луна, а ноль
(должно быть, кто-то в небо кинул камень)…»
Нескончаемая словесная россыпь Клары Шох – вся об одном. О женском. А женское – о мужском, призванном быть верной частью упряжи живого женского, но вместо этого вечно рвущемся, ускользающем, умирающем, неверном, несовершенном – в своём самозваном величии и своей неотразимости…
Даже Бог – или рождённая большим взрывом Вселенная, не суть! – в стихах Клары Шох предстают могучими, но нелепыми самцами, нуждающимися – сами того не понимая – в женском обрамлении, спасительно сводящем их с их мужского всеразрушающего ума. Женское в этом словесном космосе – Антимир, «чёрная дыра», своей любовной пустотой латающая прорехи звёздно-планетарного маскулинного мироздания:
«…мир тужится, ещё мгновенье
и рвётся временной живот.
А я икры не родила —
лежал живот на животе,
но против правил – я в воде,
а у воды свои дела:
секундой клеить дырки суток,
минутой больший промежуток,
латая непрерывность мира —
взрыворождённого кумира,
и тем людей сводя с ума».
И вновь, и вновь о нём – о холодном и трагически бестолковом, аляповатом и в то же время прекрасном Гамлете, не сумевшем разглядеть в Офелии и своё, и её спасение:
«…нимфея росла белым платьем,
плетями путала ноги,
пить хотела, тянулась к реке
ивовым голосом, гибким смехом,
росой