«С прозой мне не везет, „Шмон“ я переписывал трижды. Я почти его заканчивал, когда у меня его взяли на обыске. Я сел и слово в слово его повторил, но, поскольку темой является обыск, он разросся за счет того, что туда вошли элементы реальности: судебные протоколы, фамилии следователей, то есть там появилась совершенно другая ситуация. Как только я дошел до того места, на котором остановился первый раз, ко мне пришли со вторым обыском и опять забрали всё. Я пытался заканчивать. Второй вариант мне отдали. Поскольку он там побывал, мне над ним работать никакого кайфа уже не было. Я плюнул и так его и оставил. Это тоже, кстати, предчувствие. Но, я думаю, в этом и есть литература, то есть она существует не как зеркало, фиксирующее наше состояние, а как некая параболическая конструкция, которая притягивает к себе события» (Кривулин В. Я ищу возможности для выживания красоты // Шаповал С. Беседы на рубеже тысячелетий. М., 2018).
В реальности дело обстояло иначе: в момент первого обыска в квартире Кривулина в конце 1980 года рукописи романа не существовало – этот обыск и стал толчком к началу работы и определил будущее название. Сообщение об обыске появилось в 3-м номере за 1980 год парижского журнала «Эхо», который выпускал упомянутый в романе Николай Боков: «16 декабря на квартире Кривулина был произведен обыск органами УКГВ СССР под руководством сотрудника КГБ Носова, который известен тем, что он „занимается профсоюзами“. В результате обыска у Кривулина были конфискованы книги и рукописи в количестве 56 наименований, среди них собрание номеров самиздатского журнала „37“, редактором которого уже несколько лет является Кривулин. Отнята также пишущая машинка Кривулина».
Во время второго обыска, в июне 1983 года, рукопись «Шмона» действительно была изъята, а затем возвращена, но работу над ней автор не прекратил, поскольку изъятие, а затем возвращение стало для него символическим подтверждением значимости замысла. Некоторые детали позволяют