Воспоминания о кадетских корпусах и Институте благородных девиц, а также художественная литература запечатлели мало привлекательный собирательный образ преподавателей иностранных языков в России имперского периода. Как гуманитарию мне трудно выразить в цифрах показатель, на который следует делить эти эмоции для вычисления объективной картины; но могу уверенно сказать, что он получается из суммы:
– детской тоски по дому в казенном учреждении;
– естественной для человека потребности выплескивать негативные эмоции и не менее естественной склонности считать все хорошее само собой разумеющимся.
На противоположном краю широкого спектра возможных в императорской России вариантов «Портрет Воейкова с дочерью и англичанкой мисс Сорокк» Василия Андреевича Тропинина. Румяная, ухоженная, удобно и красиво одетая Варечка смотрит на отца с любопытством и недоверием, как на чужого человека, к которому ее вдруг привели. Суеверный знак левой ручкой явно имеет защитное значение. Опасливо выглядывает из-за этой руки кукла-старушка. Недоумение («это моя дочь?») читается и на лице Дмитрия Петровича. Мысли героя войны с Наполеоном явно больше обращены к перспективе открыть табакерку, к коням, символизируемым статуэткой на столе. Девочка ищет поддержки у гувернантки, цепляется за ее руку и получает искомое от обладательницы внимательного, чуткого и заботливого взгляда.
Другим значимым методом обучения языкам стали путешествия по Европе. В течение XVIII в. они приобрели значение завершающего этапа образования в аристократическом обществе. Молодой человек должен был расширить кругозор, получить первый опыт самостоятельной жизни в непривычных условиях и, конечно, практиковаться в речи на иностранных языках.
Наконец, нельзя не упомянуть искусственную языковую среду – знаменитый Аглинский клуб, моду на общение в свете по-французски, деловую переписку на немецком. Искусственная языковая среда создавалась и в учебных заведениях. Требование обращаться друг к другу на иностранном языке и не сбиваться на родной распространялось даже на латынь – так, учащиеся Киево-Могилянской академии начиная с третьего года обучения были обязаны постоянно тренироваться в активном использовании языка и общаться друг с другом только на латыни. Переход на другой язык или грамматическая ошибка каралась вручением «калькулюса» – бумажного свитка в небольшом деревянном футляре. Провинившийся должен был носить это «украшение» до тех пор, пока не подловит своего товарища на аналогичном прегрешении и не передаст ему калькулюс. Эта традиция существовала более 150 лет в различных духовных учебных заведениях и, не взирая на игровой характер, запечатлена в личных воспоминаниях как связанная с