– Зайка, да ты что? – задыхаясь, спросил тот, опуская жадную ладонь на оголившееся бедро Самойловой.
– Ничего, Митя… просто давно хотела это сделать, – прощебетала Ира и самолюбиво покосилась на кусты, за которыми стоял я. И я понял: она меня поджидала.
Недолго думая, я шагнул к ним. Ира не сводила с меня презрительных, насмешливых и немного напуганных глаз. А Митя (ага, тот самый Зайка, будущий большой начальник из «НОРДСТРЭМ») переводил непонимающий взгляд то на неё, то на меня.
– Молодец, Красная Шапочка, – подойдя к ним вплотную, прошипел я.
– Ир, это ещё кто? – опешил будущий Зайка.
– А это ученик моей бабушки. Один удивительно нахальный Серый Волк, – «представила» меня Ира.
– А.… – с весёлой улыбкой протянул Митя, оглядывая меня с высоты своего роста, – так это и есть тот самый забавный малыш, про которого ты мне рассказывала?
Не сводя с меня прищуренных глаз, Самойлова медленно кивнула. А мне захотелось сделать разом несколько вещей: схватить Самойлову, волоком затащить её в подъезд и устроить её взбучку. Зарядить Мите в зубы, чтобы ему нечем было на меня скалиться. Но вместо этого я открыл сумку, вытащил из неё книжку Красной Шапочки и припечатал книгу ладонью к седлу Митиного мотоцикла. Потом извлёк на свет божий два билета в «Ударник». Их я просто смял в кулаке и отшвырнул в урну.
– Марине Витальевне скажешь, я больше не приду. Учебники и деньги за занятия передам через Дядьсашу. Всё поняла?
– Я.. – начала Самойлова, изгибая бровь.
– Свободна. – Я развернулся и зашагал обратно к метро, чувствуя спиной их взгляды…
Не важно, как в тот день я добрался домой. Важно другое: я больше никогда не вернулся к прекрасной учительнице, имя которой я даже не вспомнил, прочитав досье Интерпола. А ведь Марина Витальевна такого не заслужила. И я до конца жизни буду обязан ей за то, что она вложила в меня время и душу и заботливо подкармливала меня, вечно голодного мальчишку.
После того, как я поставил на занятиях с Мариной Витальевной большой крест, я ещё дважды получал звонки от Самойловой. Но оба раза к телефону не подходил.
– Ничего, пусть подёргается, – злорадно