И пришла любовь! И её шёлковая нежная ткань всеми ниточками прижималась к победителю. Когда её девичья честь пропиталась запахом пота, только она захотела ему признаться, как вдруг оказалась в стиральной машине, а потом – в тёмном шкафу на полке и долго-долго лежала, всеми забытая. Так бы и спала до скончания времён, если бы однажды не оказалась в мешке Second hand.
Когда солнце покидало забытую богом местность (скажем по секрету, что это был Забайкальский край и посёлок N), футболка проснулась:
– Ой, мамочки! Это кто же меня надевает? – и сморщилась от страха всеми складками. А сверху голос:
– Да ты посмотри, как на меня сшито! И номер, как у моего комбайна, ну просто загляденье: не футболка, а фантастика, беру без вопросов.
Тут и началось. Не то чтобы сразу, но постепенно футболка стала понимать, что главное – не рекорды ставить и круги нарезать на стадионах, а тут дело посерьёзней, тут наука тонкая, к механизму нужно подходить бережно, и поршни заменить у дизеля – это вам не фунт изюму. И чтобы вся эта хламида двигалась, нужно по крайней мере знать, с какого боку к ней подойти. И на посевной, и на уборке футболка давала жару! И сам управляющий отметил: «В рубашке вы родились».
Всегда они вместе – и в горе, и в радости. И даже бывает, обоих домой принесут еле тёплых после гулянки. А иной раз хозяин так отстирает, так отжулькает с мыльной пеной своими руками, что мама не горюй, потом хорошо расслабиться и качаться на бельевой верёвке, когда ветерок обдувает и приносит запах хвои из леса от сосен и лиственниц. Так ей не хочется разойтись по швам и пойти на тряпки. Господи, дай ей крепких ниток, и чтобы всегда был рядом тот, имени которого знать ей не положено.
⠀
Стрижка под канадку
В парикмахерской на углу Маяковского и Декабристов шумно и очередь. Машинки гудят, мастера стригут, волосы падают – седые, чёрные, каштановые, русые и завитушки детских кудрей – всё ненужное удаляется с голов посетителей. Убираются свидетели, режутся локоны, которые ещё минуту назад были частью личной жизни клиентов. Теперь они сметаются веником и их уносят прочь.
– Как стричь?
– Под канадку, а на шее коротко, можно даже под ноль.
Юра расположился в кресле и стал глядеть в отражение зеркала: там были он и парикмахерша – белокурая девушка в фартуке, надетом поверх сарафана. Короткая причёска и родинка под нижней губой немного добавляли её лицу взрослости. И почему-то ему стало жалко её без видимой причины – просто жалко, и всё.
«Совсем девчонка, – подумал Юра, – лет двадцать ей, не больше, наверное, ещё не видела печали и пороха не нюхала. Совсем худая, смотреть не на что. Откормить, что ли, её некому? И куда родители смотрят?»
– Как вас зовут? – спросил Юра и попытался улыбнуться, но получилось что-то совсем непотребное вроде прокисшего борща на вкус. Он смутился и покраснел и вдруг увидел себя в зеркале совсем другим – не таким, каким он видел себя дома, бреясь в ванной, а намного старше, и от морщин на лице, как от неожиданного толчка в спину, ему стало тревожно и неуверенно.
– Мария или Маша, называйте, как вам больше нравится.
«Имя красивое, да и сама она вполне приятная, – думал Юра, – и взгляд у неё какой-то особенный, мягкий и строгий одновременно, и движения уверенные, осанка прямая, как будто стержень у неё внутри, орудует ножницами лихо. Я бы её откормил, она бы у меня вмиг прибавила в весе. Я бы её на диету посадил – на сало с картошкой. Кормил бы настоящим узбекским пловом. И казахскими баурсаками, и венгерскими рульками. Подливал бы ей в тарелку гуляш из парной баранины, с сочнями и жареным луком, а на ужин после шашлыка и отбивных приказывал бы есть ванильное мороженое. Беляшами бы закормил, мать её. И пусть бы она только посмела не поправиться».
– А меня зовут Юра.
И он опять покраснел, потому что никакой он был не Юра, а Юрий Петрович, он ясно видел себя в зеркале и понимал, что кончился тот мальчик, которым он себя считал, и что он, минуя средний возраст, сразу превратился в старика.
Вспомнилась фотография из старого журнала, где «битловские» патлы подстригают молоденькие девчонки, такие же юные, как та четвёрка. Сидят красавцы, Джордж Харрисон поднял голову к парикмахерше и улыбается.
– А я вас видела вчера, – сказала Маша, – вы картошку покупали в «Овощном», напротив Музея просвещения. Я в шлеме была, вы меня не помните.
– Было дело.
Ножницы и Машины руки приятно щекотали шею, и Юре на секунду показалось, что он и в самом деле может принять великое решение – взять кого-нибудь и выкормить. Не птичку или кошку, а маленького ребёнка