Одержимый. Полина. Андрей Дорогов

и ладушки. – Он похлопал Петровича по груди. – Ты полежи пока, дорогу я знаю.

      Он прекратил давить на промежность старшего мастера и направился в застеклённую будку, откуда обычно Петрович наблюдал за работой авторемонтников.

      Глухо пророкотали под ногами металлические ступени. Через стекло будки он погрозил пальцем пытавшемуся подняться Петровичу. Тот, прекратив шевелиться, откинулся на пол мастерской, бессмысленно глядя в решётчатый потолок.

      Он пинком сбил стол, закрывающий сейф, покрутил колёсико замка, дверца лязгнула открываясь.

      Смахнув бумаги на пол, он сгрузил пачки денег в карманы, спрятал паспорт, лежавший на самом дне, в нагрудный карман и вернулся к Петровичу.

      – Ладно, прощай, Иван свет Петрович, искать меня не советую, хлопотное это дело, – он усмехнулся своей последней фразе и пошёл к открытой двери бокса.

      На середине пути тормознул, вернулся, сдёрнул брезентовый чехол, прикрывающий старенький шестицилиндровый «Судзуки», который он вылизывал последние три месяца. Восстанавливая его буквально по частям из разбитого хлама, привезённого каким-то давним знакомым Петровича.

      – Лошадку эту, – он нежно погладил по чёрной коже седла, – я забираю, вам она всё равно ни к чему, вы ж в классике, что свиньи в апельсинах.

      Любовно перебранный мотор радостно и задорно взревел и покатил седока в ночь.

      Тёплый ветер ласковым потоком обдувал лицо, лохматя густые тёмные волосы. Мотоцикл возбуждённо ревел под седоком, он, как и человек, наслаждался ночью, скоростью и встречным ветром.

      Давненько человек на железном коне вот так, бездумно, не мчался в темноте, пожирая километр за километром. Просто так, без цели, несясь в никуда, лишь ветер, звёзды над головой и убегающий за спину асфальт.

      С час он летал по трассе, уезжая всё дальше от мастерской, ставшей его домом на долгих два с половиной года. Наконец, насладившись скоростью, он покатил к вокзалу.