Глаза Малахия сверкали. Ещё минуту и он метнёт в меня молнией.
– Ну, скажи мне, дорогой брат, кто расхлёбывал всё это дерьмо?! Кто возился со штрафами и прочими расходами?!
– Ты нашёл меня, – тихо сказал я, – чтобы забрать свои деньги?
Малахий треснул себя по лбу и покрутил у виска. Между тем я вывернул пустые карманы, – здесь банк или чековые книжки есть? Заметь, – я посмотрел по сторонам, – это мой персональный ад и тебе нет места среди неудачников!
Малахий обнажил свою ослепительную до презрения улыбку.
– Мэдарт, ты непревзойденный эгоист.
Он подошёл ко мне, я насторожился и ловким движением руки взял меня за запястье…
Летний день смешивался с придорожной пылью, оставленной от нашего грузовика. Узкая серпантинная дорога, извиваясь, убегала вдаль, создавая иллюзию бесконечного путешествия. Доехав до очередной заправки и налив полный бак, мы вновь отправились навстречу переменам застоявшейся жизни. Все мои мысли были о случившемся путешествии, о новой должности отца, что и послужила переезду из столицы в глухой пригород. Папа говорил: – это ненадолго всего лишь на пару лет, а мама впрочем, не настаивала на скором возвращении. Единственное, что её беспокоило эта моя учёба, и учёба моего младшего брата, на которую мы умудрялись опаздывать, а по правде говоря, попросту прогуливали.
Новый дом оказался лучше прежнего – огромный хоть в догонялки играй, но лучше в прятки, что мы и делали с братом, утаивая друг от друга всякие занятные безделушки. За нами теперь некому, да и некогда было смотреть. Мама целыми днями занималась какой-то вечно незавершенной уборкой, а папа пропадал допоздна, улаживая неадекватное распространение финансовых дыр. Грех при таком раскладе не прогуливать школу, но кто-то позавидовал и донёс, тем самым согрешив почище нас.
Сначала узнала мама, потом очень быстро разгневался папа, и мне с братом влетело по первое число. В такие моменты наша семья разом просвещалась, но на короткий срок. От переизбытка внезапного озарения, мы с братом превращались в послушных тружеников и тут же, задним ходом, на цыпочках проникали за стены своих комнат, где в тайне продолжали делать умный вид и складывать бумажных журавликов.
Тогда и сейчас я по-прежнему уверяю, что учёба и детство несовместимая вещь. Бывало, сидишь за партой, смотришь, замечтавшись в окно, отчего вся душа щебечет как птичка певчая и вдруг, ни с того ни с сего, учитель физики вызывает твою неугомонную душу к доске. Пристаёт к тебе как медведь к мёду, со своим вторым законом Ньютона, а тут бы ещё про первый вспомнить, но помнить нечего, ибо на меня не действуют силы науки. Отделавшись скомпенсированной двойкой, что уравновешивала учительский пыл, я равномерно удалялся