Повернулась, ушла. Елена Михайловна осталась стоять посреди кухни, разведя руки в стороны. Ну что за характерец у внучки, а? Упрямая, себе на уме! Ни в мать, ни в отца. Что из нее вырастет – один бог ведает…
Почему-то на цыпочках она вошла в спальню, встала у изножья большой кровати. Та же картина, ничего со вчерашнего дня не поменялось. Лежит доченька, скукожилась, коленочки к животу подтянула. И снова сердце ожгло жалостью-безнадегой – ангел мой, кровиночка, звездочка ясная, чем же тебе помочь-то?
Очень хотелось заплакать, завыть в голос, но пересилила себя, произнесла нарочито бодренько:
– Ну все, доченька, хватит лежать! Залежишься! Ну впрямь, нельзя же так… Мало ли, что в жизни бывает! Ничего, проживем как-нибудь! Я тебя вон одна растила, твой отец тоже меня бросил… Тебе тогда еще и годика не было… И ничего, вырастила! И ты тоже Ниночку вырастишь, ничего!
Нинель чуть приоткрыла глаза, и тут же пробежала по ее лицу гримаса насмешливой брезгливости. Елена Михайловна даже испугалась – что это с ней? И вздрогнула, когда зазвучал голос дочери – тоже с брезгливо-трагической ноткой:
– О, какие новости, мам… Оказывается, у меня был отец? Насколько я знаю, ты и замужем-то никогда не была! Даже меня на свою фамилию записала, на девичью! А сейчас вдруг заявляешь – меня отец бросил! И что? Думаешь, мне от твоего вранья легче стало?
Нинель распрямилась пружиной, села на кровати, глянула на мать. Глаза были сухими, злыми, и Елене Михайловне даже показалось – ненависть в них плещется. Отчаянная, жесткая, неожиданная:
– Зачем, ну зачем ты врешь, мам? С какой целью? Отца какого-то придумала, надо же! Не было у меня никакого отца, никогда не было! Да ты и сама не знаешь наверняка, от кого меня родила, ведь так?
Ох, как больно… Как больно бьют по сердцу слова дочери… Но надо терпеть. Ничего не сделаешь, надо терпеть. Помоги мне, господи, дай сил…
– Да, доченька, правду ты говоришь, да. Не было у тебя отца, правда. Я тебя для себя родила, признаюсь. То есть был отец, конечно… От святого духа ведь дети не рождаются, это понятно. Да только он и не знает про тебя, я ведь ничего ему не сказала. В командировке была, когда мы с ним… А потом уехала, и все. И тебя родила. А он так и не узнал…
Говорила и сама не узнавала своего голоса – льется елеем, спокойненько так, словно водичка бежит по камушкам. Видать, господь услышал, дал сил да терпения. И дальше льется голос, не умолкает:
– Но я ведь старалась, доченька! Я так старалась, чтобы ты в любви росла, в нежности… Все только для тебя, моя доченька… Вся моя жизнь для тебя…
– И что? Я теперь в ноги тебе упасть должна, так, что ли?
– Нет… Зачем ты так… В чем я перед тобой виновата… Я люблю тебя, как умею, я жизнь могу для тебя отдать…
Лицо Нинель снова исказилось судорогой, и словно перевернуло его в обратную сторону – вместо