Своей трубкой с длинным чубуком он постукивает Ёнэхати по колену. Ёнэхати отодвигается подальше.
Пора привыкнуть ей: богатый гость,
Вином разгорячась, язвителен бывает.
А уж настойчивость
в любовных притязаньях
Мужчинам свойственна от века.
Но тот, кто хочет
непременно знатоком
Прослыть в кварталах развлечений,
Усвоить должен прочно: только гейша
Вольна отвергнуть страсть или принять.
Мужчине же пристало деньги тратить,
Безумствовать и простодушно верить.
Быть может, это и зовут любовью?
Ёнэхати. Ах, То-сан, не нужно говорить обо всем этом так громко! Давайте снизим тон. (Достает сямисэн и трогает струну.)
То не колокол зарю бьет?
Звон заслыша, к реке ворон летит.
У причала на бревна присел –
Чистит перья, чистит клюв поутру.
А неумный кошелек достает –
Ночь веселую он хочет продлить…
О, эти струны! Тронешь нежно – и гнев улегся…
Отмерен час прилива и отлива, и точно так же гостю здешних мест свой час знать надлежит. Не забывает же сюда прибывший пешим омыть стопы. Пусть столь же непреложно он знает меру и прощанья срок. Тогда никто не назовет его мужланом иль оборотнем, спутавшим день с ночью.
Здесь, в покоях на втором этаже, нишу украшает узкий свиток, на котором кисть неизвестного каллиграфа вывела слова, быть может и не соответствующие духу увеселительного заведения, но весьма уместные в данном случае:
Язык всегда причина бед.
Откроешь рот –
И губы стынут.
Осенний ветер[25].
Глава шестая
«Изменчив, как бегущая вода,
Лик в зеркале…»
Так, на ходу затверживая строки,
По сторонам не глядя лишний раз,
Спешит прилежная девица
На лекцию о мастерстве чтеца.
Луне пятнадцатого дня она подобна,
Прелестный рот, как лепесток цветка,
В полоску платье перехватывает ловко
Бант шелковый –
Как раз такой, как носят
Все модницы, он «ивушкой» зовется.
Навстречу молодой красавец
Лет двадцати.
Он чем-то растревожен
И смотрит только под ноги себе.
Нечаянно они столкнулись… Ах!
Глядят в глаза друг другу и не верят:
«Да ты ли это?» – «Неужели вы?»
Молодой