Разбирая однажды отцовские старые бумаги, Юрий обнаружил, что на службу у князя Острожского татусь поступил в 1565 году. Именно тогда, верно, и приехал в эти края; а был это тот самый год, когда Иоанн Безумный учинил на Москве свою «опричнину». Как знать, случайное ли это совпадение? Отец к тому же проговорился однажды, что именно тогда был казнен дед Никита – механик и оружейный мастер. А матушка, поди ж ты, о Москве говорила только хорошее…
И завещала эту любовь ему. Странную, необъяснимую любовь. Или скажем так – трудно объяснимую, ежели судить по тому, что знает о Москве он сам. Вернее, о Московии; не о стольном граде, но о всей московской земле. И о ее людях.
Впрочем, так ли уж много ему об этом известно? И – главное – так ли уж все известное достоверно? Знание его копилось и пополнялось понемногу из двух источников: написанного о Московии пожившими там иноземцами (этот казался надежнее) и рассказанного бежавшими оттуда соотечественниками. Своим, казалось бы, надо бы доверять больше, но утеклец – он и есть утеклец; от хорошей жизни таковым не становятся, а это означает, что была в прошлом какая-то обида. Вероятно, она потом и окрашивает память о покинутой отчизне – человек не то чтобы привирал нарочито, но просто он самого себя хочет укрепить в мысли, что утек не напрасно; а то ведь этак и свихнуться недолго, доживая потом век на чужбине…
У иноземцев этого нет, однако там другое – среди них иные не жалуют нас как «схизматиков», а потому рады охаивать все увиденное. Хотя верно и то, что Московия, ежели глядеть на нее глазами человека, привычного к здешнему европейскому укладу, и впрямь должна казаться очень уж своеобычной, ни на что не похожей. Так что многие, и не будучи злопыхателями, просто изумляются этой непохожести, чего-то не понимают, отчего и образ тамошней жизни получается в их описании искаженным, не верным…
Изумление это можно заметить даже в книге преславного Герберштейна, хотя все и согласны в самой лестной ее оценке – не зря без малого уж полвека считается она самым полным и свободным от домыслов описанием Московии. Юрий читал «Записки» еще в Каролинеуме – правда, в немецком переводе (оригинала так и не осилил, этим могли похвастать лишь заядлые латинисты), да и то нельзя сказать, чтобы от корки докорки. Пан Сигизмунд порой увлекался подробностями, которые теперь не всех уже могли заинтересовать, излишне доскональным казалось описание итинерария, со спокойной совестью можно было пропустить и путано-многословные дипломатические документы, составленные аж в начале столетия. Но все касающееся местных обычаев и повседневного бытового уклада московитов – своих вроде бы соотечественников – Юрий прочитал со тщанием, и не единожды с тех пор перечитывал.
«Вроде бы соотечественников» звучит нехорошо, а что делать? Отечества-то и впрямь