Театр жизни. Дарья Райнер

исходе Страстной недели дышала ладаном и розами, кровью и огнем. По улицам слонялись праздные гуляки. Прибывшие из провинции крестьяне искали повода для драки, и помоги Боже французам, если те попадались им на пути. Призывами к бунту были исписаны стены в кварталах Сан-Марко, и пока дож встречал посланника Бонапарта, а в сенате сочиняли раболепные письма, из соседней Вероны долетали неутешительные вести.

      «Война неминуема», – сквозила горечь в шепоте ветра.

      «Венеция обречена», – шелестели антрацитово-черные волны, обнимая колени бесчисленных мостов.

      «Мы не можем оставаться в стороне», – кричали банкиры, видя как члены Большого совета бегут из дворца, стремясь остаться неузнанными.

      «Viva San Marco!» – неслось со всех концов города. В спины аристократам летели насмешки и оскорбления. Охваченные гневом и стыдом горожане не желали сдаваться на милость завоевателя.

      Однако в этом беспорядке развернулось и другое действо – не менее драматичное и увлекательное.

      На Соломенном мосту, спиной к востоку, стоял юноша, худощавый и высокий, с растрепанными волосами, напоминающими сухой тростник, который возили на баржах к причалу. Он смотрел на соседний Мост Вздохов, что соединял здание Новой тюрьмы с Дворцом дожей, и время от времени загибал пальцы на правой руке. В левой он держал черную полумаску Арлекино с длинным носом.

      У его ног вилась собака: маленький белый пес беспокойно тявкал и норовил вцепиться зубами в сапог. Юноша не прогонял его, но досадливо хмурил брови. Наконец он сбросил камзол и забрался на узкие перила моста. Ветер играл с расстегнутым воротником и раздувал рукава белой рубашки. Юноша занес ногу над пустотой и вдруг понял, что за ним наблюдают.

      – Как думаете, синьора, ангелы подхватят меня, если сделаю шаг? – Он опасно покачнулся, но удержал равновесие. Взмахнул руками, будто крыльями, и рассмеялся.

      – Думаю, ангелы сейчас заняты, – произнес глубокий голос.

      Женщина подошла ближе и наклонилась, чтобы погладить пса: тот мигом присмирел и улегся у ног той, в ком признал хозяйку.

      – К тому же, – добавила она почти весело, – зачем беспокоить их по пустякам? До воды – семь браччо¹, до дна – и того меньше. Только тины наглотаться и костюм испортить.

      Юноша вернул ногу на парапет, но спускаться не спешил. Он с интересом разглядывал синьору, уже немолодую, но очень красивую – статную, в пышном платье, будто сошедшую с полотен Пьетро Лонги. Ее медовые кудри были уложены в высокую прическу с двумя острыми шпильками. На груди красовалась брошь в виде змеи, кусающей себя за хвост; карнавальную маску украшали красные ленты. Через плечо был перекинут палантин из расписного шелка.

      – Наши жизни – не пустяк, – проговорил он дерзко, с затаенной, почти детской обидой. – Только Он считает иначе.

      – У Распорядителя свои правила. Свои причины для… всего.

      Синьора опустила ладони на каменные перила. Ее взгляд был направлен не на собеседника, а вдаль – туда, где языки костров тянулись к небу. Пасхальное воскресенье подошло к концу.

* * *

      Безумец смотрел на тающую луну. Он сидел прямо на булыжниках, лицом к дворцовой капелле. Слева высилась Часовая башня, справа – кампанила Святого Марка с пятью колоколами; позади горели костры. Протяжно выли собаки – невидимые в густых тенях, словно призраки.