– Лягушек он ел, мы обменялись мнениями – нормально. Ему тоже понравились.
– А какой Серёга?
– Таёжный человек.
– А…ааа…
– Вот сегодня вы заснули, я играю, гитара в таком месте волшебном…Я знал, что голос мой и гитара, не сонный порошок, а, он, он, Серёга лёг у костра и спит. Вы и то всегда, Алик, ну ещё что – нибудь, брызни священной святой водицы – баркароллу, для души, ну хоть одну.
– А! значит, гладит ваши души моё дрынь брынь балалаечка, балалаечка без струн. Балалаечка без струн, а кто играет, тот д…… нет, тот свистун. И то ладно, а он… зад горит, – он спит. Я его ногой, потолкал, он развернулся и опять тлеет. Двумя ногами и руками, откатил, он не просыпается. Потом уже утром рассвело, я задремал. Он, вдруг во сне, ну сам спит, а мне говорит, так ясно, что я испугался. Вот его тирада.
– Она держит, зубами, а бабка говорит.
– Возьми его, возьми. Жучка отпустила руку. И говорила человеческим голосом. Приснится же такое.
– В кошмаре проснулся, и разве мог потом заснуть? Взял бинокль, ружьё, фотоаппарат и пошёл. И, знаешь, видел ту утку, в которую тогда стреляли. Вышел – за деревом, был, на повороте. Сидит. Я так спокойно взвёл левый предохранитель. И, знаешь, такой тупой щелчёк – осечка, он, Селезень. Оглянулся. Посмотрел на меня, нырнул, достал водоросль, пожевал, встал на ноги. Помахал крыльями, уплыл, спокойно на меня не глядя. Засмеялся и думаю, чёрт с тобой, живи. Не стал стрелять со второго ствола.
– Потом ещё долго стоял, смотрел на их семейство с утятами и, и, таак легко стало на душе, что они плавают, все вместе, селезень уточка и малыши…
Рита.
– Жаалко…
– Судьба.
– Пусть живёт спокойной своей таёжной жизнью.
*
– Были же счастливые дни, когда я не смотрел, сколько времени, когда я встаю. Ложусь. Какой день, число. Месяц. Я помнил, и делал почти всё и всегда, то, что хотелось.
– Вдруг как то за ужином, когда сочно хрустели жареные в манке пёрышки и хвостики окуней, хариусов, Эдик сказал, что странно, ребята, прошло только четыре дня нашего счастья на этом песчаном берегу, а казалось, что мы уже здесь очень долго. И, что так будет продолжаться долго и никуда больше не нужно идти ни спешить, ни ехать. Вообще никуда и ничего не нужно. Здесь так хорошо. Сейчас здесь. Эдик пошерстил свою бороду, почесал затылок и с тоской торжественно объявил, что жить нам осталось ровно неделя.
Все долго молчали. И зачем он это сказал. Теперь уже будем считать, будем думать об отъезде. Помнить число, день. Оказывается сегодня воскресенье, а нам каждый день был воскресенье – чувство праздника. Всегда, каждый день. Но для меня день начинался с восходом солнца, быстро одевался, выползал из мешка, на четвереньках из палатки, чтобы комаров не напустить. Брал бинокль, тетрадку, и уходил на средину озера. Там рано начинался ветерок.
Шёл против ветра, давал себе команду – сушить вёсла! И ложился в дрейф. Покачивало, если была волна. Замирало всё. Час два, не отрываясь, писал. Писал прямо здесь, этюды, потом в тетрадку, авторучка, помогала.