Преступление и наказание. Федор Достоевский

же и развалился по возможности.

      – Да всё хандрит, – продолжал Разумихин, – белье мы ему сейчас переменили, так чуть не заплакал.

      – Понятное дело; белье можно бы и после, коль сам не желает… Пульс славный. Голова-то всё еще немного болит, а?

      – Я здоров, я совершенно здоров! – настойчиво и раздражительно проговорил Раскольников, приподнявшись вдруг на диване и сверкнув глазами, но тотчас же повалился опять на подушку и оборотился к стене.

      Зосимов пристально наблюдал его.

      – Очень хорошо… всё как следует, – вяло произнес он. – Ел что-нибудь?

      Ему рассказали и спросили, что можно давать.

      – Да всё можно давать… Супу, чаю… Грибов да огурцов, разумеется, не давать, ну и говядины тоже не надо, и… ну, да чего тут болтать-то!.. – Он переглянулся с Разумихиным. – Микстуру прочь, и всё прочь; а завтра я посмотрю… Оно бы и сегодня… ну, да…

      – Завтра вечером я его гулять веду! – решил Разумихин, – в Юсупов сад, а потом в «Пале де Кристаль» зайдем.

      – Завтра-то я бы его и шевелить не стал, а впрочем… немножко… ну, да там увидим.

      – Эх, досада, сегодня я как раз новоселье справляю, два шага; вот бы и он. Хоть бы на диване полежал между нами! Ты-то будешь? – обратился вдруг Разумихин к Зосимову, – не забудь смотри, обещал.

      – Пожалуй, попозже разве. Что ты там устроил?

      – Да ничего, чай, водка, селедка. Пирог подадут: свои соберутся.

      – Кто именно?

      – Да всё здешние и всё почти новые, право, – кроме разве старого дяди, да и тот новый: вчера только в Петербург приехал, по каким-то там делишкам; в пять лет по разу и видимся.

      – Кто такой?