– Удивительно, – сказал офицер, – под какими предлогами эти мои хворые стремятся назад, в казармы. Сегодня один малый из моей роты попросился обратно в поселение, чтобы уплатить просроченный долг. Эта уловка так меня захватила, что я дал разрешение, и счастливец покатил по дороге в экке51, гремя бубенцами, как Панч52 на ярмарке. Десять миль чтобы уплатить долг! А вдруг это правда?
– Подвезите меня до дому, и узнаете ответ, – сказал я.
И мы поехали домой в его собачьей коляске с ретривером; и по дороге я рассказал спутнику историю Гарма.
– А я-то дивился, куда пропал этот зверь. Лучшая собака в полку, – сказал мой друг. – Месяц назад я предложил за него двадцать рупий. Но, как вы говорите, теперь он залог хорошего поведения Стенли – а тот один из лучших моих людей, когда выбирает в пользу службы.
– Теперь мы знаем подоплёку, – ответил я. – Он принимает всё близко к сердцу, второсортный человек так не умеет.
Стараясь не шуметь, мы подъехали к дальнему концу сада и крадучись обогнули дом. У самой стены между деревьями тамариска53 было укромное местечко, где, как я приметил, Гарм прятал косточки и куда не пускал никого, даже Виксен. Полная индийская луна высветила склонённую над собакой фигуру в белом мундире.
– Прощай, старина!
Увы, мы подслушивали, не в силах удержаться от соблазна.
– Бога ради, не давай себя кусать, не заразись бешенством от какой-нибудь мерзкой шавки. И блюди себя, старик. Не напейся; не носись, не обижай друзей. Ты будешь грызть кости, и есть галеты, и убивать врагов как джентльмен. Я ухожу – только не вой – ухожу в Казаули, и больше не смогу тебя навещать.
Я слышал, как он тронул Гарма за нос, задранный к звёздам.
– Останешься здесь и будешь вести себя хорошо, а я… я ухожу, и постараюсь выдержать, вот только не знаю, как уйти от тебя. Не знаю…
– Что за чушь, – сказал офицер, поглаживая своего старенького, толстого, глупого ретривера. Он окликнул рядового; тот вскочил на ноги, вышел к нам и отдал честь.
– Вы здесь? – спросил офицер, пряча глаза.
– Так точно, сэр, но как раз ухожу.
– Я собираюсь ехать в одиннадцать. Поедете со мной, в коляске. Мне не нужны загнанные до полусмерти больные. Прибудете и доложитесь в одиннадцать.
Мы вошли в дом, едва ли обменявшись и парой слов; офицер что-то бормотал и ласково потрёпывал уши ретривера.
Он – позорно и неприкрыто – пребывал под пятой у пса;