Виктор Николаевич не говорил, насколько должен быть ровным квадрат. Насколько четкими его линии. Он лишь сказал, что нужно нарисовать то, что мы видим. Поэтому, не долго думая, я взяла заточенный карандаш из своего арсенала и начала рисовать.
Штрих за штрихом. Сложенный вдвое обычный лист бумаги, чтобы не смазать четкие линии тыльной стороной руки… Мне казалось, что как только я начинаю рисовать – я совершенно теряю нить с реальностью. И это беспокоило не только меня, но и мою маму. Но… это была единственная терапия, чтобы избавить от страхов во мне. От темной стороны ужасов, которые являлись мне в кошмарах по ночам.
Я совершенно не думала о том, что у меня получится по итогу. Мне не хотелось следовать каким-то правилам в моей голове. Я просто… поддалась своему вдохновению. Я даже пропустила тот момент, когда Виктор Николаевич начал проверять работы у студентов, отпуская их с урока. Настолько была погружена в чертов квадрат и ту безграничность, которая мне открылась, что совершенно не заметила, как Виктор Николаевич стоял позади меня, сунув руки в карманы брюк.
– Это вы сейчас нарисовали? – мелодичный баритон отозвался нежной трелью по коже.
Я молча кивнула головой, доделывая последний штрих карандашом. Отвернувшись от рисунка, я взглянула на картину целиком. Виктор Николаевич стоял слева от меня. Я видела краем глаза его темные джинсы.
– Вы именно это увидели в квадрате?
Подняв голову, мы встретились взглядом с профессором.
– Да, – пискнула я, ощущая, как волнение вновь накатывает волной по всему телу.
Мужская рука дотронулась до моего рисунка. Виктор Николаевич вел кончиком указательного пальца по холсту, практически стирая жирные линии контура рисунка. Я изобразила в квадрате портрет мужчины с черной повязкой на глазах. А в свободной области красовались темные розы, из которых лилась краска.
– Линия подбородка слишком острая, – цокнув языком, Виктор Николаевич аккуратно вытащил карандаш из моей руки и жирной линией провел линию так, как видел он. – Видите? Страдает анатомия всего рисунка, если вы рисуете слишком острые линии.
– Понятно…
Но мужчина, словно, не услышал моего высказывания. Он с грохотом отодвинул стул на колесиках и, усевшись на него, стал поправлять рисунок.
– Вот здесь, – он указал карандашом на лоб, – не хватает волос. Будто бы непослушная прядь выбилась из общей картины. – Он был настолько близко, что у меня перехватило дыхание. Я уже мало в чем была уверена, в особенности – в своих способностях. Все, что я создавала, казалось, было ничто по сравнению с правками Виктора. – Всего пару штрихов… – мужчина доделывает имитацию наброска волос и тяжело выдыхает, – и рисунок приобретает совершенно другое настроение.