В комнате снова стало светло, но пламя свечи дрожало и билось в разные стороны. Я еще раз посмотрел в открытый глаз деда, и у меня в горле застрял ком.
– Иди, я всё сделаю, – сказал отец.
И он сделал. Я не представляю, через какую боль, а главное, какую смерть, прошел мой отец. Но из той комнаты вышел уже не он – оттуда вышел дед. Они поменялись. Однако я понял это не сразу.
Я стоял рядом с дверью и видел сквозь рифлёное стекло, как отец заносит руку над покойником. Когда свеча снова погасла, мне показалось, что мое сердце остановилось, а на голове зашевелились волосы. Затаив дыхание, я всматривался в тёмные силуэты. Вдруг дверь открылась.
– Пап, ты всё сделал? – тихо спросил я.
– Всё, – тяжело и недовольно ответил он.
Я заглянул в комнату, где лежало тело дедушки, и увидел вернувшийся мрак.
– А что свечу не зажёг? – по-детски наивно спросил я.
Он посмотрел на меня с ненавистью и горечью. И хотя губы моего отца улыбались, а тон голоса был спокойным, в глазах отражалось нечто ужасное.
– Мёртвым свечи уже ни к чему. Но если хочешь, иди, зажги, – произнес он и протянул мне дешёвую зажигалку.
И тут произошел случай, который, как гвоздь в крышку гробу, вогнал в меня эту мысль, что мой отец больше не мой отец. Мы расходились с ним в дверях: я двинулся к покойному зажигать свечу, а он – к коридору, ведущему на улицу. Мама появилась из кухни и крикнула:
– Савелий!
Как же страшно мне стало в тот момент, когда и я, и мой отец повернулись на ее оклик. Это можно было бы объяснить тем, что он непроизвольно обернулся на звук голоса. Но потом, в первые годы после похорон, отец еще частенько откликался на мое имя. Это было очень странно и всегда напоминало мне, что я в опасности.
– Как закончишь прощаться с дедом, зайди на кухню, я тебя покормлю, а то ты еще совсем не ел, – договорила мама и скользнула обратно на кухню.
Я же пошел к свече и, чиркнув металлическим колёсиком по кремню, снова вернул теплоту и свет в комнату мертвеца. Пламя больше не колыхалось, не коптило чёрным дымом. Я взглянул на покойного и увидел, что камней на глазах нет. На его щеке осталась тоненькая полоска от слезы. Это явление не столько удивило, сколько успокоило меня. Я убедил себя в том, что отец провел ритуал, и теперь душа деда на небесах плачет от радости. Прогоняя мысль о том, что они поменялись телами через глаза и эти проклятые камни, я еще пытался найти аргументы и усмирить свою фантазию, но, почему-то выходя из комнаты, произнес:
– Прощай, отец.
Я и сам удивился своей оговорке. Этот вопрос: «Почему я попрощался с отцом, а не с дедом?» – еще долго донимал меня. Всю дорогу до кладбища и на поминках я думал и приходил к выводу о подмене, но всё еще сомневался, пытался обмануть себя.
Вскоре наступил момент, который разорвал все мои хитросплетённые паутины лжи и, словно осенний ливень, отрезвил и привел меня в мир холода и страха. После поминок я сидел на качелях, расположенных возле нашего кирпичного домика, у кустов черёмухи.