Отдавая должное блестящим саркастическим пассажам М. П., превосходящим своей остротой грустную иронию самого Э. Берна, я хочу поделиться тем, что мне представляется главным в берновской «Психологии судьбы».
Самиздатские переводы книг Берна появились в Союзе еще в конце 70-х в числе первых зарубежных психотерапевтических бестселлеров. Книги Берна воспринимались тогда почти как откровение в психологических и «эзотерических» кругах, в то время более перемешанных, чем сейчас. А когда появился анонимный машинописный перевод «Психологии судьбы», неслышное «Ах!» на несколько лет зависло в ноосфере столиц.
У одних это «Ах!» было выражением восторга новым, внезапно открывшимся видением человека и его судьбы. Другие были обескуражены и удручены ощущением фатальности, неодолимости последствий «семейного программирования». А кто-то невольно воспринимал книги Берна как индульгенцию: «Это делаю не я, это делает мой скрипт».
Постепенно увлечение Берном как пророком или просто модным писателем стало сменяться попытками разобраться в содержании. В Москве наиболее серьезная группа психологов и врачей, стремившихся глубоко разобраться в наследии Берна (Н. Петров, А. Спиваковская, В. Смехов и др.) обреталась в практически недоступной непосвященным лаборатории психологического факультета МГУ (знаменитая «Погодинка 20», руководимая В. Столиным и заботливо оберегаемая тогдашним деканом психфака профессором Бодалевым).
Берн пишет увлекательно и часто забавно, предельно понятным языком, ориентированным на широкий круг. Правда, иногда с осторожной оглядкой на круг узкий – больше психоаналитический, чем академический. Осторожность оказалась разумной – он вошел в историю психотерапии ХХ века как классик, а не как популяризатор.
Редкая, для классика, (и обманчивая) простота языка и легкость слога (в чем-то родственного слогу К. Воннегута, напечатавшего восхищенный отзыв на книги Берна) нисколько не отменяет факта, что на самом деле Берн – «темный писатель». Неясности в понимании произведения Берна имеют двоякое происхождение. С одной стороны, как справедливо отмечает М. П., все опубликованные послеперестроечные пересказы «Психологии судьбы» неаутентичны. С другой стороны, даже те немногие, кому посчастливилось прочитать ходивший по рукам еще в 80-е годы вполне добросовестный, но литературно необработанный перевод часто испытывают замешательство и задают на учебных группах недоуменный вопрос: «О чем это, что здесь главное?».
Если возвращаешь, как преподаватель, этот вопрос группе, то версии ответов участников содержат верные частичные аспекты смысла. Однако эта россыпь смысловых акцентов так и остается россыпью и не указывает на сущностное ядро построения Берна. Действительно, что главное – сказки, в которых ребенок узнавал себя и старался предугадать свое будущее, или скриптовые регуляторы: родительские запреты,