– Рынки-рынки, акции-акции, бла-бла-бла, бла-бла акции, бла-бла рынки-рынки.
На сцену вынесли стол и стул, затем вышел человек во фраке с большим ножом и сел за стол.
Зрители притихли.
Артист закатил рукав и медленно, грациозно, будто играя на скрипке, начал отрезать ножом себе руку. Капли крови сплетались в узоры невероятной красоты. Белоснежный фрак артиста превратился в полотно Джексона Поллока.
Волшебство закончилось вместе с отрезанной рукой. Артист неуверенно поклонился и, пошатываясь, исчез за кулисами.
Тишина в зале замерла на несколько секунд, а затем:
– Рынки-рынки, акции-акции, бла-бла-бла, бла-блаакции, бла-бларынки-рынки.
А на сцену уже готовился выйти очередной артист, способный съесть тридцать живых мышей, не поморщившись.
Пончик
– Ты мой пооооончик! Сладкий поооончик.
– Ой-ой-ой, перестаньте, Владимир Георгиевич…
– Пышный, сочный! Пооооончик, поооо…
– Хо-хо-хо-хо, Владимир Георгиевич, вы меня смущаете!
– Так бы и откусил кусооооочек! Вот здесь! аааам, ааам…
– Хо-хо-хо-хо, Владимир Георгиевич, мне щекотно, и немного больно… а-а-а…
– Ты мой сладкий пончик, кусь, кусь ещё.
– Перестаньте, нас услышат…
– Никто нас не услышит, все на даче. Рррррр…
– Владимир Георгиевич, вы прямо африканский леффф, но право прекратите кусаться, вы уже мне плечо съели и часть бока…
– А вот и не перестану… это страсть! А я страсть, как люблю пончики и Вас. И Вас, мой пооончик. Тебя, мой поооончик… кусь…
– Хо-хо-хо-хо, Владимир Георгиевич, от меня уже ничего не осталось. Чуть головы и шеи…
– Ничего, ничего. Я так завелся, мой сладкий пооончик. Кусь, кусь. Это чудо! Это любовь! Это жар внутри меня…
– Апрлорлр длпдлватжв… (невнятно)
– Я не понимаю тебя, мой сладкий пооончик, повтори…
– Арлолддо ыьбвлдь… (невнятно и замолкает)
– Мой сладкий пооончик, куда ты делась? Где ты? Неужели мир так жесток? Терять такое чудо, когда его только получил. Моё сердце разбито без моегопооончика… (плачет). Придется опять давиться пресными булками изстоловой, ненавижу их…
(занавес опускается, долго слышны рыдание и всхлипы. Зрители в зале недоумевают, то ли мораль в том, что настоящая любовь / страсть могут быть настолько губительными. То ли в том, что обжорство – это грех. Или в чём-то третьем, четвертом или пятом. Актрису, кстати, больше никто не видел)
Конец!
Почерк
Из под моего пера не выходило ничего путного уже лет десять.
Ещё бы, если я пишу «из под моего пера» это уже о многом говорит. Пера… бляха офицерская. Тогда, в 1986 году по мне не только сыкухи сохли, но и женщины постарше. Я сам красавчик, метр девяносто, подкаченный, черноволосый, с лицом греческого бога выточенного из камня. Один раз такую фифу цепанул, вся в золоте, шелках, возраст