– Ты что плюешься все? Это бескультурно, черт возьми, – сказал Коровин.
Шинель Коровина была густо испачкана землей и кровью, в нее набились остья соломы. Малиновый уголочек на воротнике шинели отпоролся и висел только на покривившейся шпале. Половина правой брови у него была срезана, подсохла, но кровоточила. Вдоль по щеке синел тугой вздувшийся шрам. Майор ни на что не обращал внимания. Он собирал гранаты, заряжал и составлял в нишу под бруствером – все это ловко, скупыми, будто заученными движениями, в которых чувствовались уверенность и злая решимость.
…Коровин следом за командиром полка прибежал в штаб и, не стыдясь ни Минакова, ни связистов, ни Писарева, упал перед Заварухиным на колени.
– Обидно мне, страшно обидно, – говорил Заварухин Коровину, принимая из рук Писарева бумагу, глядя в нее и не понимая, что в ней. – Обидно, сукин ты сын. Ведь я и раньше знал, что ты подлец. Знал. Встань как положено. И убирайся с моих глаз, чтоб я не видел тебя. Марш!
Коровин выбежал на крыльцо и начал истерически срывать угольники со шпалами, надорвал уж один, но следом вышел Минаков и прикрикнул:
– Что вы делаете? Возьмите вот… – Минаков положил у ног Коровина ящик с веревочными ручками и добавил: – Идите. Все обладится, как тому и быть…
Над самой головой, обдав дуновением, пролетел снаряд и за окопом в пяти-шести метрах запахался в землю – не разорвался. В стремительном свистящем росчерке, будто обгоняя один другого, оглушая и засыпая окопы землей и осколками, полетели снаряды густо, пачками. А потом широко и емко охнули первые тяжелые мины. Они легли с выверенной точностью. И без того полуобвалившиеся траншеи встряхнуло, вывернуло без малого наизнанку. Коровин и Малков распластались по дну окопа; к радости обоих, отколовшаяся от стенки глыба земли завалила их, прикрыла… Артиллерийский налет длился около получаса, и никто из живых, оглушенных грохотом взрывов, не помнил, когда немцы перенесли огонь на деревню. Зашевелилась и подняла голову оборона только тогда, когда рядом с нею зарычали танковые моторы и мелкой дрожью затрясло всю землю. За изгибом траншеи забил пулемет Колосова.
Коровин на четвереньках выбрался из завала, смел с воротника землю, высунулся из окопа. Заорал дико, так редко кричат мужчины:
– Вот они! По-олк!..
Малков вскочил, весь в земле, забыл отряхнуться и сразу увидел сквозь стебли хлебов бегущий блеск от шлифованных траков, черную башню, какие-то дуги, как рога, по правую и левую стороны башни.
Оборона молчала, и Коровин, с пистолетом в одной руке и гранатой в другой, кричал Малкову:
– Огонь! Огонь!
Танк с дугами на башне летел к окопу на десяток-полтора метров правее Малкова и Коровина, и они видели, как с обреза его пушки срывался огонь, сизовато-белое облачко дыма мигом смахивало на сторону, и качающийся ствол орудия хищно выискивал цель.
Малков все не мог собраться