Ему привиделись гуляющие по столице красавицы. И мысль его, из сферы архитектуры и геодезической привязки расположения культурно-исторических объектов столицы, по отношению к главной ее площади, плавно сменила направление и рождала в воображении, как говорил Левочкин: «Манящие образы прекрасной половины человечества».
«…А, девки что? они тоже ведь люди. В Москву все рванули. Со всей страны… Вон, у Сазоновых, Зинка, кудрявенькая такая. Беленькая. Тугая, как яичко облупленное. Школу закончила, и та, умотала. А, учиться, видать, мозгов не хватило. Ничего. Устроилась. Детей, – говорила Сазониха, – у кого – то нянчит. Горничная, или кем она там… Прислуга, короче… за всё… Как при царском режиме!»
Это сравнение ударило по голове плотиной Днепрогэса, с обложки учебника истории СССР за девятый класс. Сам Василий в столице не был. Ни при той власти. Ни при этой. Той, советской власти, только и нужно было, – понял давно и ясно, – что привить такому как он, готовность к самопожертвованию, вручить автомат, и в случае чего, направить в далекую страну.
С похмелья в голову Василия проникали трезвые мысли. Они раздражали, напоминая о том, что жизнь свою, он вроде как прожил зря.
«Да-а… поделили незаметненько нас… И, у каждого ниточка своя… Где-то там… Этот, пел ещё, как его?.. В казарме слушали, а замполит недовольно хмурился… Ишь, ты! девочки мои! – Василию вспомнились Колины дурашливые крики, и он улыбнулся. – Вот, ковбой! ничего кроме коров ему не надо. Живет, как в поле трава, и сам собою коров кормит…. Целый день сиднем сидит. Сходить, что ли?» – размышлял он, радуясь даже такому своему желанию, появившемуся после отупляющего пьянства.
«Все! – решил Василий, хлопнув правой ладонью по верхней, горизонтальной доске калитки. – Завязываю! Заканчиваю пить. – уточнил он, и глухо стукнул на этот раз кулаком, будто ставя гербовую печать. – Новую жизнь начинаю!».
Что-то конкретное, – то есть, каким образом он начнет эту самую, новую жизнь, в его голову пока не пришло. Но решение это, подхватило его в объятия, и как будто стало уже слегка кружить в танце, первыми, еле слышными звуками вальса.
«С людьми поговорить, что ли? А то совсем бирюком стал… С людьми… Вот в армии, хорошо было. Чего не понял, сразу объясняли. И, офицеры, и ребята свои. Много грамотных служило… Да! Говорили же, дураку, в армии оставаться. Предлагали же… Ладно. С Коли, и начну. Ему, наверно еще хуже. Ни ружья, ни собаки. В армии, наверное, и то не служил.» – закончил он размышления о своих, неясных пока планах на дальнейшее, и будто нуждаясь в поддержке, спросил: – Да, Бача?
Затем вывел завилявшую согласным хвостом собаку на улицу, затворил калитку, и они неспешно пошли на окраину станицы, вслед ушедшему стаду. Дунувший в спину ветерок, казалось, подтолкнул Василия, и пронес над дорогой, никогда не знавшей асфальта, легкое облачко пыли.
За последним по их улице брошенным домиком, в котором прошлой зимой повесился