Большую наживку закинул Маркелу Сибирцев. Теперь надо было дать ему время все прожевать, обдумать и принять решение. Главное – не торопиться. Маркел и так знает со слов своего покойного родственника о том, кто таков Сибирцев, откуда он и зачем. Пусть теперь думает, что это Сибирцев его проверяет. Ибо при всем желании не смог бы взволнованный Павел Родионович повторить Маркелу слово в слово их ночную беседу. Ведь и выпили с отцом Павлом, и закусили, – как тут все упомнишь?..
– Ну что ж, – прервал тяжкое молчание Маркел, – скажу по чести, ошеломили вы меня. Однако давайте, действительно, обыщем разбойников.
С помощью Егора Федосеевича Маркел долго шуровал в карманах и мешках убитых, переворачивая трупы и гулко стукая ими по железному днищу поповской брички. Потом, посвечивая фонарем, принялся за раненого. Делал свое дело споро и молча. Наконец повернулся к Сибирцеву, но, не видя его, сказал в темноту:
– Ехать бы надо. Скоро светать начнет. Думаю, дома еще раз посмотрим, а уж тогда и решим. Давайте поторапливаться. Надо до свету успеть.
Дальнейшее путешествие прошло в молчании. Тяжела была эта дорога. Если днем еще как-то удавалось выбирать путь, объезжать рытвины, колдобины, высокие корни, то сейчас, в темноте, Маркел гнал бричку, можно сказать, вслепую. Улегшаяся было пыль, не остывшая за ночь, клубилась вокруг, и дышалось с трудом. Только однажды, когда вырвались из леса и уже на виду слабых дальних огоньков – на железнодорожной станции, вероятно, так определил Сибирцев, – обернулся Маркел и, напрягая голос, крикнул, заглушив стук колес:
– Не доедет он, я думаю.
Сибирцев, сидевший теперь сзади, понял, о ком речь, нашел руку раненого, нащупал пульс. Рука была вялая, безвольная, пульс едва ощущался. Похоже, прав Маркел, но Сибирцев уже ничем не сумел бы помочь. Его и самого так растрясло, что он понял: это испытание даром не сойдет. Спину жгло раскаленным шилом, кружилась голова, тошнило от качки, но он держался, ухватясь за высокие борта брички, изредка оборачивался, различая на фоне бледнеющей восточной части неба темный силуэт скачущей следом поповской повозки.
Здесь, на равнине, пыли стало меньше, потянуло холодком, видно, где-то неподалеку была река, и задышалось легче. Понемногу прояснилось в голове, хотя между лопатками по-прежнему пекло. Что-то ощутимо стекало по спине: может, пот от напряжения, а может, что хуже, – рана открылась. Последнее было бы теперь совершенно некстати…
Беспечно жили в Сосновке. Ни одной живой души не встретили, пока петляли, громыхая кованными колесами по булыжным улочкам. Ни огонька не светилось в темных окнах. Ветер окутывал запахами крапивы и паровозного дыма – это со станции.
Дом