– А у твоих новых друзей есть планы? Куда-нибудь с ними собираешься? – спросила она Дарию.
– Нет. Они уже уехали в Лондон. Я подумывала взять велосипед и прокатиться вдоль реки. У меня еще пять пленок неотснятых, а завтра может пойти дождь. Айда со мной?
– Сначала я хочу позавтракать. Но трапезная, наверное, уже закрыта.
– Кафетерий открыт всегда.
– Я мигом!
Ада натянула белое трикотажное платье с зауженной талией, юбкой-колокольчиком и глубоким вырезом. Обычно она предпочитала джинсы и мужского покроя пиджак, но сегодня решила быть женственной и элегантной, хотя знала, что его, фавна, больше не увидит. Может, это для Эстеллы? Но чего ради – потягаться с ней или очаровать ее? Или, может, других докладчиков? Или ради гипотетических японцев? Она тщательно накрасилась и вдела в уши светло-голубые серьги муранского стекла.
По пути в кафетерий, когда они уже миновали доску объявлений и почтовые ящики в холле, Дария вдруг окликнула подругу. В ее ящике лежала телеграмма – желтый, хорошо заметный бланк. Должно быть, пришла утром: вчера Ада уже проверяла почту и обнаружила только какое-то уведомление для участников конгресса.
Боже, телеграмма? Сердце бешено забилось в груди.
Пришлось приподняться на цыпочки, иначе не дотянуться. Ада трясущимися руками развернула листок: отправлено из Доноры.
«Приезжай немедленно. У дяди Тана случился удар. Лауретта».
14
Так, до Лондона можно автобусом. Они ходят каждые полтора часа – как раз хватит времени, чтобы собрать чемодан и оставить записку для организаторов. Никаких прощаний: все уже в зале, слушают шаманские бредни. Разве, может, Эстелла сдержала свое обещание и не пошла. Но Ада слишком спешила, чтобы искать ее, а тем более вникать в ее проблемы.
Дария, естественно, возвращалась вместе с ней. В аэропорту Гатвик им удалось поменять билеты на более ранний рейс – к счастью, они как раз успели. Лишь получив посадочный талон, Ада набралась смелости и трясущимися руками набрала номер Доноры.
Ответил голос, который она ожидала услышать в последнюю очередь, – голос ее дяди. Под ложечкой предательски засосало, уши пронзил нестерпимый звон: «ἐπιρρόμβεισι δ᾽ ἄκουαι»[37], как точно выразилась Сафо. И лицо Ады от звука этого голоса стало «зеленее травы». Но у Сафо виной тому были любовь и ослепляющая, почти убийственная ревность, а не то глубокое облегчение, которое наша героиня почувствовала в телефонной будке аэропорта.
– Дядя? Дядя, ты как? Лауретта мне написала…
– Лауретта – редкостная дуреха, способная от любого чиха потерять голову. Но тебя-то зачем надо было пугать, Адита? Как ты, кстати?
– …написала, что у тебя был удар…
– Да брось! Тоже мне удар! Ерунда, легкая слабость, и я тотчас же пришел в норму. Но она… в общем, ты же ее