– А ты кто такой?
– Ну, начальство деревенское не узнаешь?
– А как мне его узнать, к вам в деревню только дурак ходит.
Начальствующий мужик слегка поперхнулся, но вспомнив, кто такой дурак, продолжал, – А Сашку Семенова признаешь?
Старуха пригляделась ко второму мужику, – Может, и признаю. А это, жена его, – старуха кивнула в сторону толстой девицы.
– Тут, такая штука, – начальник присел на корточки перед старухой, – Из музея это работник. Специально сюда приехала, нас всех к тебе вытащила. Часовню посмотреть ей надо.
Старуха зыркнула в сторону девицы: ни она, ни «Сашка Семенов», ни тот, что на корточках, не походили на грабителей, может, знакомцы их?
– Ограбили часовену.
– Как! – ахнула девушка.
– Весной ограбили.
– Кто?
– А я, поди, знаю кто? Два мужика. Темно было.
– Заявить надо было, может, нашли грабителей-то.
Старуха молчала.
– Вы-то, это самое, Сергей Саныч, того, – возразил «Сашка Семенов», – Они-то как могут заявить?
Но Сергей Саныч не унимался, – Так уж все и унесли?
Старухе хотелось спросить его: «А ты, почем знаешь, что не все?», – но ей хорошо было ведомо, что начальство – воры, что летом – комары, осенью – холодный дождь, в старость – болезни, и принималось это без злобы, как данное свыше и навсегда.
– Все, все унесли, ничего не оставили. Можете сами посмотреть.
– Я нашла в архиве упоминание о «Страшном суде»…, – но старуха поспешно перебила девушку, – Все, все унесли.
Девушка зашла в часовню и сразу вернулась, «Сашка Семенов» дольше с замком возился. Девушка плакала: под бледными деревянными небесами часовни, притулились две маленьких дешевых современных иконки.
Девушка собиралась сюда приехать еще в апреле. Директор музея отговаривала ее: «Все давно выгребли, подчистую. После атеистической чистки, иконы и утварь в моду вошли, тон задали еще в 60–70х годах, столичные творческие интеллигенты, за ними подтянулись партработники, а потом и бандиты в трениках, погонах и в штатском… Нет, вот когда они, эта культурная прослойка, икону покупали, они думали, откуда она? …Замуж тебе надо выходить, а не по лесам шастать…»
Старуха гордо восседала на скамейке, незваные гости, попрощавшись, гуськом потянулись к оставленной ими надувной лодке; ласковое предвечернее солнце задержалось в мягкой золотой хвое лиственницы…
Как-то поутру кусты и деревья ощетинились инеем, и к вечеру его иголки с тихим шорохом осыпались на пожелтевшую траву и засохшие листья. Затем был дождь, а потом снег, и опять дождь. И не раз еще хлопья снега уносили мутные воды реки, прежде чем земля, а вслед за ней и река совсем не остыли и не успокоились. Деревню укрыло снегом, время замерло.
Зима тянулась бесконечно. Очень уж старуха боялась не дождаться ее конца, не дожить, но, когда снег