– Ну вот и проваливай!
– Что, чужих не любят? – куражусь я.
– Да нет, наоборот, только и ждут, своих-то, кого могли, всех пожрали! – глаза старухи все более разгораются, лицо вытягивается, тени заводят бесшумный хоровод. Кто-то мягко опускается мне на плечи, дышит тихо в затылок. Жрите меня, жрите, кому я нужен в этом мире? Уж точно не себе! И Король не заплачет.
– Ну все, баста! – решительно хлопнула бабка по столу, поднимаясь: – Лезь на печь, там постелено!
Как умудрился я перенестись на печь, и не знаю, помню только, кто-то подтолкнул меня снизу, кто-то втащил за шиворот сверху. Я было провалился в липкую яму сна, но вместо этого начался пьяный бред: в окно тихо постучали, потом позвали:
– Бабка, открывай! Чего спишь?
– Да не сплю я, гости у меня! Не ломись, щас выйду!
Заскрипел засов, через незакрытую дверь до меня донеслись два голоса – молодой, мальчишеский, сердитый и бабкин. Что они говорили, я не разобрал, хоть и свесил голову, жадно пытаясь разобрать хоть слово. Но вот – что это? – в дверь прошмыгнула высокая непонятная фигура в белом до пят, мелькнули длинные темные волосы. Я таращился во все глаза, как "это" сжалось в комок наподобие кошки, и прямо с полу метнулось ко мне на печь! В следующий миг я разглядел над собой бледное девичье лицо, такой красоты, что и в самом сладком сне не привидится! Обалдев, я не в силах оторваться, смотрел, как она, изогнувшись, стащила рубаху через голову, закинула волосы за спину, истомленно улыбаясь. Слабое свечение окутывало ее полное, гладкое тело. Горячее дыхание обдало лицо, губы жадно впились в меня, язычок коснулся зубов… "Вот он, поцелуй вампира!» подумал я, не в состоянии ее оттолкнуть. А и зачем – умереть в объятиях прекрасного трупа, переродиться в ночное чудовище, пить кровь девственниц… Не быть больше Шутом. Мечта! Прощай, моя гнилая жижа – кровь! Я крепко прижал удивительно живую и горячо вздрагивающую упырицу, перевернул ее на спину – гори все адским пламенем, а мне хорошо-о-о…
– Ну че, хороша бабкина печка? – заглянула ко мне за занавеску старуха, как только я мучительно разлепил железные веки.
– Ага, ништяк! – проскрипел я наждачным горлом, очень медленно соображая, кто я такой. Как ни удивительно, кто эта бабка и откуда я здесь, я помнил, а вот ни ночи, ни самого себя – нет.
– Давай, Шуток, слазь! Пожрешь, а там тебе и в дорогу пора. Я тебе харчей на дорожку соберу.
– Тавтология, – пробормотал я, свешивая босые ноги с печи.
– Чаво? – резко отупев, заморгала баба Зина.
– Чего? – тут же забыл я, о чем говорил, чугунная голова тянула вниз. Старуха махнула рукой, я сел за стол, держа свой "шар для боулинга" на плечах обеими руками. Спасительная рюмка портвейна возникла передо мной будто сама.
– О, классно!
Мне полегчало, и я кое-что вспомнил, да так, что аж тело заломило.
– Бабуль Зин, а у тебя внучки нет случайно?
Эти сладкие вздохи, нежная кожа…
– Эй, да как бы была! – покачала она головой в платке:
– Одна я! А ты