Как мы снимали кино. Чем мы занимались в свободное время?. Екатерина Гердт

сделать для него! Мне кажется ужасным, что люди могут быть такими несчастными. У меня дома целая куча старого платья; как ты думаешь, не подойдёт ли ему что-нибудь? А то его лохмотья совсем разлезаются».

      Т.: «Но он в них выглядит великолепно. Я ни за что не согласился бы фотографировать его во фраке. То, что для тебя кажется нищетой, то для меня – лишь живописно. Но всё же я ему передам твоё предложение».

      Х. (серьёзным тоном): «Аллен, вы, фотографы, – бессердечные люди».

      Т.: «Сердце фотографа – это его голова. Да и, кроме того, наше дело – это реализовывать мир таким, каким мы его видим, а не преображать его в такой, каким мы его знаем. Каждому своё. А теперь расскажи мне, как поживает Лаура. Старик-модель был прямо-таки заинтересован ею».

      Х.: «Неужели ты хочешь сказать, что ты ему и о ней рассказал?».

      Т.: «Конечно, рассказал. Он знает и об упрямом полковнике, и о прекрасной Лауре, и о десяти тысячах фунтов».

      Х. (начиная краснеть и сердиться): «Как! Ты посвятил этого старого нищего во все мои частные дела?».

      Т. (улыбаясь): «Мой милый, этот старый нищий, как ты его назвал, один из самых богатых в Европе людей. Он смело мог бы завтра скупить весь Лондон. У него имеется по банкирской конторе в каждой столице мира, он ест на золоте и может, когда угодно, помешать России объявить войну».

      Х.: «Что ты хочешь этим сказать?».

      Т.: «Что я хочу сказать? Да то, что старик, которого ты видел сегодня у меня в мастерской, не кто иной, как барон Хаусберг. Он – мой хороший приятель, скупает все мои картины… Месяц тому назад он заказал мне свой портрет в облике нищего. Ну что вы хотите? Причуды миллионера! И я должен признаться, он великолепно выглядел в своих лохмотьях, или, вернее, в моих лохмотьях, так как этот костюм был куплен мною в Испании».

      Х.: «Барон Хаусберг! Боже мой! А я ему дал золотой!».