Вот великие истины современной жизни, которые никак не мог постичь Хьюи Эрскин. Бедный Хьюи!
Впрочем, надо сознаться, он и с духовной стороны решительно ничем не выделялся. За всю свою жизнь ничего остроумного или просто злого он не сказал. Но зато его каштановые локоны, его правильный профиль и серые глаза делали его прямо красавцем.
Он пользовался таким же успехом среди мужчин, как и среди женщин, и обладал всевозможными талантами, кроме таланта зарабатывать деньги.
Отец завещал ему свой автомат Калашникова и полное собрание сочинений Пушкина в 10 томах. Хьюи повесил первый над зеркалом, а второе поставил на полку рядом с путеводителем по Челябинску и «Maxim», и сам стал жить на 7000 рублей в месяц, которые он получал благодаря пособию по безработице.
Он перепробовал всё. Полгода он играл на «Форекс клубе», но куда было ему лёгкой бабочке, тягаться с быками и медведями. Приблизительно столько же времени он торговал чаем, но и это скоро ему надоело. Затем он попробовал продавать беленькую водку. Но и это у него не пошло: водка оказалась слишком беленькой. Наконец он сделался просто ничем – милым, пустым молодым человеком, с прекрасным профилем, но без определённых занятий.
Но что ещё ухудшало положение, – он был влюблён. Девушка, которую он любил, была Лаура Мёртон, дочь отставного полковника, безвозвратно утратившего в Тайге правильное пищеварение. Лаура обожала Хьюи, а он был готов целовать шнурки её кедов. Они были бы самой красивой парой во всём Лондоне, но не имели за душой ни гроша. Полковник, хотя и очень любил Хьюи, о помолвке и слышать не хотел.
Полковник: «Приходите ко мне, мой милый, когда у вас будет собственная трёхкомнатная квартира, и мы тогда посмотрим», – говорил он всегда.
В такие дни Хьюи выглядел очень мрачно и должен был искать утешения у Лауры.
Однажды утром, направляясь к парку Гагарина, где жили Мёртоны, он зашёл проведать своего большого приятеля Аллена Тревора. Тревор был фотограф. Правда, в наши дни почти никто не избегает этой участи. Но Тревор был фотограф в настоящем смысле этого слова, а таких не так уж и много. Он был странный, грубоватый малый, лицо у него было в веснушках, борода всклокоченная, рыжая. Но стоило ему взять фотоаппарат в руки, – и он становился настоящим мастером, и его фотографии охотно раскупались. Хьюи ему очень нравился; сначала, правда, за очаровательную внешность.
Аллен Тревор: «Единственные люди, с которыми должен водить знакомство фотограф, – всегда говорил он, – это люди красивые и глупые; смотреть на них – это художественное наслаждение, и с ними беседовать – отдых для ума. Лишь метросексуалы и очаровательные женщины правят миром, по крайней мере, должны править миром».
Но, когда он ближе познакомился с Хьюи, он полюбил его не меньше за его живой, весёлый нрав и за благородную, бесшабашную душу, и открыл ему неограниченный доступ к себе в мастерскую.
Когда Хьюи вошёл, Тревор заканчивал фотосессию нищего. Сам нищий стоял на возвышении в углу мастерской. Это был сгорбленный старик, самого жалкого вида, и как сморщенный пергамент было его лицо. На плечи его был накинут грубый коричневый плащ, весь в дырьях и лохмотьях; сапоги его были заплатаны и стоптаны; одной рукой он опирался на суковатую палку, а другой протягивал истрёпанную шляпу за милостыней».
Хьюи (шепнул, здороваясь со своим приятелем): «Что за поразительная модель!».
Тревор (крича во весь голос): «Поразительная модель?! Ещё бы! Таких нищих не каждый день встретишь. Просто находка, мой милый! Живой Веласкес! Господи! Какой офорт сделал бы с него Рембрандт!».
Х.: «Бедняга, какой у него несчастный вид! Но, я думаю, для вас, фотографов, лицо его – достояние его?».
Т.: «Конечно! Не станете же вы требовать от нищего, чтобы он выглядел счастливым, не правда ли?».
Х. (усаживаясь поудобнее на диване): «Сколько получает модель за позирование?».
Т.: «Шиллинг в час».
Х.: «А сколько ты получаешь за твои фотографии, Аллен?».
Т.: «О! За эту я получу 2000!».
Х.: «Фунтов?».
Т.: «Нет, гиней. Фотографам, поэтам и докторам всегда платят гинеями».
Х. (смеясь): «Ну, тогда, мне кажется, модели должны получать какой-нибудь определённый процент с гонорара фотографа, они работают не меньше вашего!».
Т.: «Вздор, вздор! Ты только подумай, сколько требует труда одно ретуширование и торчание за компьютером целыми днями! Тебе, конечно, Хьюи, легко говорить, но, уверяю тебя, бывают минуты, когда искусство почти достигает достоинства физического труда. Но ты не должен болтать; я очень занят. Закури папиросу и сиди смирно».
Вскоре вошёл слуга и доложил Тревору, что пришёл рамочник и желает с ним поговорить.
Т. (выходя из комнаты): «Не удирай, Хьюи, я сейчас же вернусь».
Старик нищий воспользовался уходом Тревора и на мгновение присел отдохнуть на деревянную скамью, стоявшую сзади него. Он выглядел таким