Посуда с грохотом разбивалась о стены, осыпая осколками пол, как снег осыпал землю в редкие зимние дни. Громкая ругань сопровождалась женскими визгами и криками.
Эти звуки стали привычными, но мысли – нет. Они каждый раз заставляли сердце стучать в груди, добираться до ушей и отключать здравый смысл.
Я спустился на кухню. Не думал, что что-то во мне все еще умело испытывать страх. Но мысли путались, ладони едва заметно дрожали, секунды казались резиновыми, шаги медленными, а дыхание слишком громким. Я боялся зайти на кухню и увидеть ее в луже крови, увидеть тело, которое уже не спасти. Я боялся увидеть Софию мертвой.
Полоска света из-за приоткрытой двери рассеивала мрак в коридоре, я осторожно вошел, задерживая дыхание, боясь ощутить металлически-сладкий запах, какой окутывал гараж, в который нас с Адамом как-то привел отец, когда нашли девушку Адама. Мертвой. Я помню бледное лицо брата, брызги крови на стенах, полу и даже на потолке. Я помню этот запах запекшейся крови. Помню ее хрупкое, маленькое тело в синяках. И сейчас я страшился увидеть точно такую же картину.
Но когда вошел на кухню, София вполне себе живая стояла напротив отца за барной стойкой, все вокруг усеяли осколки белых тарелок, напоминая первый снег, который еще не скрывал всю грязь улиц.
С губы Софии текла кровь, а отец держался за порванную рубашку на груди. Они не видели меня, зато я видел, как отец, словно бешеный волк, двинулся в сторону матери. Он бы легко убил ее. Один удар, и душа вылетела бы из истощенного тела.
Я почти бегом оказался около нее, перехватывая руку отца. Кажется, он даже не особо соображал.
– Отойди, малец, пока и тебя не прибил! – прорычал он, отталкивая меня в сторону. Я не сдвинулся ни на сантиметр. Все-таки за последние пару лет я обогнал его в росте.
– Уйдешь ты, – отозвался я, не веря в то, что он послушает, но отец смерил меня злым взглядом и вышел из кухни.
Я повернулся к матери, оглядывая лицо, окрашенное кровью и синяками, порванный свитер и несколько порезов на руках. Я знал, что она никогда не уйдет, не потому что не хочет, а потому что не сможет. Настоящим монстром был не я, а мой отец, но чудовищем почему-то все считали меня. Я боялся не только ее смерти. Я боялся стать таким же, как он.
– Мог бы хотя бы на нашей свадьбе не рассматривать всяких девиц. И даже не думай гулять, Лукас. Не хочу, чтобы про меня еще и так думали, – недовольно отметила Лола, опьяневшим взглядом скользнув по мне. Я моргнул, отвлекаясь от воспоминаний, неловко прокашлялся, будто она спалила меня за чем-то неправильным, и отпил виски.
– Я смотрел на свою мать, – проговорил я, – если бы не знал твою стервозную натуру, то подумал бы, что это ревность.
– Просто