– Ульяна Ленина.
– Ульяна Ленина? – мальчик хихикнул.
– А в чём проблема? – с вызовом спросила я.
– Да ничего. Просто сочетание имени и фамилии необычное…
– Знаю.
– Хорошо, что хоть не Володя.
– Меня так дедушка назвал.
– Дедушка Ленин? – уточнил Дима.
Они расхохотались.
Ничто не бесило меня больше, чем хромота и имя, которое покойный дед завещал мне перед смертью. Лучше бы денег завещал. Но денег у него не было. Они хранились у бабушки Маши, матери моего отца. И то – до дефолта 1998 года. Лежали на сберкнижке, а потом обесценились одним днём. Потеря сбережений, которые дедушка и бабушка копили всю трудовую жизнь, стала для неё страшным ударом. Мне казалось (да и не только мне, вся семья так считала), что смерть деда расстроила её гораздо меньше. Иногда я думаю, что он умер вовремя, так и не увидев, что идеалы всей его жизни рухнули, как старый полусгнивший сарай.
Мой дедушка был идейным коммунистом. В ранней юности воевал с белыми. Воевал он и в Великую Отечественную – освобождал концлагерь, дошёл до Берлина. У него была непростая жизнь. После, когда он вернулся с фронта, он долго оставался один (его первая жена и дети погибли в войну). Потом дедушка всё-таки женился на бабушке Маше, которая тогда была вовсе не бабушкой, а цветущей молодой девушкой. Между ними была колоссальная разница в возрасте, более двадцати лет. При этом бабушка радовалась, что ей повезло отхватить такого мужчину, ведь «их так мало хороших осталось – всех война проклятая выкосила». Она сама рассказывала, что безумно ревновала деда в молодости – охраняла от «хищниц», что казалось забавным и странным.
Мне, самой младшей внучке, так и не довелось познакомиться с дедом-героем лично; я знала нём только по рассказам. Дедушка умер за месяц до моего рождения и попросил назвать меня Ульяной. Ему казалось, что такое сочетание имени и фамилии в высшей степени достойно. Кто же знал, что в мире победившего капитализма имя Ульяна Владимировна Ленина будет звучать как насмешка?
– Да ты у нас остряк!
Я посмотрела на него высокомерным взглядом. Бабушка Маша в таких случаях говорила «смотрит как Ленин на буржуазию».
Дима перестал смеяться, толкнул брата в бок.
– Прости. Это было глупо.
Я развернулась, и, ещё раз обдав их кипятком презрения, пошла прочь.
– Прости! – Дима догнал меня в три прыжка.
– А чё ты так ногу тащишь? – спросил Сашка.
Дима скорчил ему страшное лицо – думал, что я не замечу.
– Я хромаю.
– Это пройдёт? – мальчик смотрел на меня с искренней жалостью.
– Саша! – одёрнул брата Дима.
Он отвёл глаза в сторону. Ему стало неловко и за себя, и за глупого младшего.
– Извини нас… – пробормотал он. – Не слушай его. Мелкий ещё, не понимает.
Сашка тоже притих. В тёмно-синей курточке с капюшоном, туго перетянутой на шее белым шерстяным шарфом, он походил на гнома из детской сказки.
– Нет, –