– Надо, – согласился я, прикидывая, как мне развеселить девушку. – Давай так: если мне приспичит срочно увидеться, то позвоню и скажу… – я заговорил дребезжащим старушечьим голосом: – Доченька, это собес?
«Скво» рассмеялась.
– Так похоже! А номер ты помнишь?
– Я ничего не забываю.
Сторонясь прохожих, мы обговорили все детали – и затихли, переживая томительную паузу. Когда наши взгляды сошлись, как метки в коллиматорном прицеле, я первым потянулся к Марине. Она была чуть выше ростом, да еще в сапожках на каблуках, поэтому склонила голову, чтобы поцеловать меня – и долго не отрывала губ.
– Пока, Мишечка! – чуть задыхаясь, «Росита» отступила, вскидывая руку и перебирая пальчиками в жесте прощания. Улыбнулась, затушевывая непокой в глазах, и поспешила к метро.
– Пока, – обронил я, провожая глазами гибкую фигурку.
А пульс-то частит… Да это ерунда, выбрыки растущего организма. Главное, чтобы у Маринки все хорошо было, а то погонят из КГБ, не взирая на заслуги, еще и «аморалку» к делу подошьют, за наш с нею запретный «роман»…
Шагая будто по инерции, я вышел к площади Дзержинского. Рассеянно оглядел здание КГБ, пока еще ассиметричное,1 и порадовался, что «Железный Феликс» на своем законном месте – стоит в гордом одиночестве посреди площади, как ось колеса, закручивая вокруг себя поток машин. Я даже остановился на минутку, словно наглядеться не мог на творение Вучетича, которое всего семнадцать лет спустя «декоммунизируют» либералишки из «Мемориала», достойные представители цивилизованного варварства.
Семнадцать лет… Так мало!
«Вот тебе и срок для истинной перестройки, – внушил я себе, задавливая амурные бредни. – Надо будет управиться за три пятилетки, иначе «креативное быдло», все эти холопы-добровольцы, снова устроят свои радения вокруг соловецкой каменюки. Вони будет…»
– Не будет, – выцедил я вслух, и оглянулся: никто не слышал?
Когда я вернулся в гостиницу, Москву накрывали сумерки, пронзительно синие и морозные. В потемках калились звезды на башнях Кремля, а улицы превратились в реки света, плещущие в темных ущельях зданий. По ним сплавлялись машины, бликуя лакированными боками и разжигая красные огни. Сдержанный гул огромного города вливался в приоткрытое окно – свежий воздух бодрил, а шум не давал угомониться, мешал приводить мысли в порядок.
Я прикрыл створку и оперся о подоконник, бездумно глядя на вечернюю Москву, на глазах обращавшуюся в ночную.
Хороший город. Особенно сейчас, в невинном и наивном 75-м.
Ни пробок, ни путан, ни назойливой рекламы. Зато чисто и спокойно – можно прогуляться по темноте и не нарваться на уголовный элемент. «Моя милиция меня бережет!»
Вздохнув, я прижался лбом к холодному стеклу и закрыл глаза.
Облизнул губы, ощущая легчайшее послевкусие маринкиной помады.