Ей было лет тридцать пять, и мне нравилось, что она относилась ко мне, как к давнему знакомому. От этого пропадало ощущение чужеродности госдачи.
Поблагодарив Майю, я постучался в дверь, отделанную орехом, дождался разрешения, и вошел. Верно говорят, что по обстановке можно судить о хозяине. Шкафы с книгами доминировали в кабинете Суслова, занимая все свободные стены. На письменном столе лежал справочник по видам птиц, а с краю – маленький бронзовый бюстик Горького.
– Звали, Михаил Андреевич?
Суслов сидел не за столом, а в уютном кресле, листая пухлый том сочинений кого-то из классиков. Сняв и удерживая рукой очки в серой оправе, он склонял голову, приближая книгу к тому глазу, что здоровей. Другой видел плохо с молодости – туберкулез дал осложнение, а в войну, когда Суслов кочевал с партизанским отрядом по Северному Кавказу, болезнь обострилась.
– А, тезка, – сказал Михаил Андреевич, откладывая свой талмуд. – Заходи, садись.
Я занял стул – не присел на краешек, сложив руки на коленях, как благовоспитанный мальчик, а удобно устроился, откинувшись на спинку. Ни страха, ни благоговения перед «человеком в галошах», я не испытывал. Мне было интересно с ним, и порой я не слишком следил за учтивостью.
– Второй день чувствую себя совершенно здоровым – великолепное ощущение! – Михаил Андреевич хлопнул руками по острым коленям. – Словно в юность вернулся, когда все нипочем! М-м… Я помню свое обещание, и все равно – огромное тебе спасибо, Миша, ты просто не представляешь, как много ты для меня сделал.
– Разве оперный тенор сам добивается силы и красоты своего голоса? – улыбнулся я, изображая смущение. – Это все наследственность. Со мной то же самое – спасибо моим родителям, что так гены сочлись!
Малость напряженное выражение на лице Суслова смягчилось.
– Скажите, Миша, – медленно проговорил он, – насколько стойки изменения в моем, увы, немолодом организме?
Я принял серьезный вид.
– Михаил Андреевич, за два сеанса я почистил вам сосуды и укрепил сердце, подлечил диабет, но вот справиться с последствиями туберкулеза быстро не получится. Месяца четыре… до полугода организм сам будет залечивать больные места, а потом его надо… э-э… «взбодрить». В принципе, как раз летние каникулы начнутся, и я смогу приехать.
Хорошо ощущая «тезку», испытывавшего неловкость, я не стал дожидаться просьб с его стороны.
– Очень хорошо! – обрадовался Суслов, и даже пошутил неуклюже, что за ним не водилось: – Постараюсь дожить!
«Ничего, – подумал я, – скоро вы у меня анекдоты будете травить!»
Лицо моего тезки дрогнуло, радостное оживление спряталось за тучку легкого замешательства – я уловил, как Михаил Андреевич скрывает смущение и неуверенность.
– Знаете, Миша… – Суслов поднял очки на лоб, двумя пальцами массируя переносицу. – Я настолько привык сдерживаться, что мое хладнокровие порой сродни равнодушию. А вам, так сказать, удалось всколыхнуть этот