…Восемь, девять, десять… двадцать одно. Недошедшее и непрочитанное. Ксана держала в руках двадцать одно послание от Андрея.
Как в трансе, качалась из стороны в сторону, пытаясь осознать произошедшее. Как?! Зачем? Почему? Почему они ничего не сказали? Почему молчали? Сколько же этих «почему»? Неужели дурацкий московский вуз оказался важнее чувств и планов? Или так слепо любили?
Передышала накатывающий приступ головной боли, развернула вторую пачку – её письма Андрею, тоже запечатанные, но без штемпеля Чарова. Память молниеносно подкинула ответ.
«Прости нас, не держи зла», – словам тётки на похоронах отца, как и многому другому, тогда не придала значения. Смерть, как обычно, никто не ждал, горе перехлёстывало разум. Списала на возраст.
Сестра папы, начальник центрального отделения почты, много лет занимала эту почётную должность. Письма, которые Ксана так старательно выводила Андрею и опускала в ящик отделения рядом с соседним домом, судя по всему, возвращались по её же адресу, только не в те руки.
Слеза медленно ползла по растерянному лицу, полному боли и неприятия.
Стопка практически новых конвертов таила нескольких месяцев жизни без Андрея. В отличии от южных писем, здесь она описывала каждый шаг. Рассказывала любимому о первом рассвете, который встретила после проводов в армию. О котятах, которые родились в подвале и жалобно пищали. О девчонках, которые не понимали её сердечной тоски. Всё это держала в руках.
– Мам, ужин готов. Ты идёшь? – Ксана не услышала, как подошёл Никита, и не сразу почувствовала, что её трясут за плечо.
– Да, конечно, иду. Садитесь. – Она вытерла глаза и положила письма на комод.
– Мам, мы тебе пельмени с бульоном сделали, как ты любишь. И со сметаной. – Павлик высунул голову в коридор, улыбаясь во весь беззубый семилетний рот.
Да, так любил есть Андрей. И меня приучил. Это его вкусовое пристрастие было единственным, которое ей не сразу понравилось.
– Через минуту приду. Соберу тут хоть немного. Садитесь. – Обида и непонимание клокотали. Устойчивая почва, созданная за долгие годы мужем и родителями, превратилась в зыбучие пески, и они утягивали глубже и глубже.
Ксана завернула находку обратно в бумагу, убрала в пакет. Взглянув на антресоль, поколебалась несколько секунд и отнесла письма в спальню, спрятала вглубь шкафа, подальше от детских глаз. Закрыв дверцы, прижалась к ним лбом. Теперь полки хранили не только память о тех, кто даже после смерти остаётся близким, но и отравляющий душу секрет.
Ксана взглянула в зеркало, смахнула слёзы в уголках глаз и пошла на кухню. Притихшие мальчишки молча, словно роботы, клали пельмени в рот, а рядом с её тарелкой на салфетке лежали приборы.
– Мам, мы больше не будем трогать твои вещи. Честное