– Веселее, – ответил я.
– Ну и наплевать. Счастливо оставаться в хорошей компании.
Он нахлобучил шапку и широко шагнул вперед, но, пройдя немного, остановился и, обернувшись, сказал с негодованием:
– Не зовите никогда! Подлый человек – не пойду с вами больше. И не смейте звать! Отказываю.
– Звать или не звать – это дело мое… а идти или не идти – ваше.
– Сурьезный господин! – мотнул странник головой в сторону удаляющегося.
– Не одобряют нас, – как-то горестно не то вздохнул, не то пискнул маленький человечек.
– Не за что и одобрять, пожалуй, – равнодушно заметил проповедник и обратился ко мне:
– Нет ли папиросочки, господин?
– Пожалуйста.
Я протянул ему портсигар. Он взял оттуда две папироски, одну закурил, а другую положил рядом. Маленький странник истолковал это обстоятельство в смысле благоприятном для себя и не совсем решительно потянулся за свободной папироской. Но проповедник совершенно спокойно убрал папиросу у него из-под руки и переложил ее на другую сторону. Маленький человечек сконфузился, опять что-то стыдливо пискнул и запахнулся халатом.
Я подал ему другую папироску. Это сконфузило его еще более, – его худые прозрачные пальцы дрожали; он грустно и застенчиво улыбнулся.
– Не умею просить-с… – сказал он стыдливо. – Автономов и то меня началит, началит… Не могу-с…
– Кто это – Автономов? – спросил я.
– Я это – Геннадий Автономов, – сказал проповедник, строго глядя на маленького сотоварища. Тот потупился под его взглядом и низко опустил желтое лицо. Жидкие косицы свесились и вздрагивали.
– По обещанию здоровья ходили, или так? – спросил у меня Автономов.
– Так, из любопытства… А вы куда путешествуете?
Он посмотрел в пространство и ответил:
– В Париж, и поближе, в Италию и далее… – И, заметив мое недоумение, прибавил: – Избаловался… шатаюсь беспутно, куда глаза глядят. Одиннадцать лет…
Он сказал с оттенком грусти, тихо выпуская табачный дым и следя глазами, как синие струйки таяли в воздухе. В лице его мелькнуло что-то новое, незамеченное мною прежде.
– Испорченная жизнь, синьор! Загубленное существование, достойное лучшей участи.
Грустная черта исчезла, и он докончил высокопарно, поводя в воздухе папиросой:
– И однако, милостивый государь, странник не согласится променять свою свободу на роскошные палаты.
В это время какая-то смелая маленькая пташка, пролетев над нашими головами, точно брошенный комок земли, уселась на нижней ветке березы и принялась чиликать, не обращая ни малейшего внимания на наше присутствие. Лицо маленького странника приподнялось и замерло в смешном умилении. Он шевелил в такт своими тонкими губами и при удачном окончании какого-нибудь