– Значит так, Легостаев, – поглядел на него снизу вверх, сидевший на разножке у перископа капитан 3-го ранга с орденом «Красной Звезды» на кителе. – Ровно в десять тебе быть в штабе базы, у флагмана[7]. Сейчас зайдешь в каюту помощника, получишь тревожный пропуск[8] на выход в город. Форма одежды «три»[9]. Все понял?
– Точно так, товарищ командир, понял, – ответил старшина. – Разрешите выполнять?
– Свободен.
«Да, дела, – размышлял Юрка, подходя спустя пятнадцать минут к флотскому, за высокой оградой экипажу[10], где в числе других обитала команда их «Щуки». – Оказывается, я нужен самому флагману».
Его старшина видел пару разу – когда был курсантом школы подводного плавания, во время принятия присяги, а потом, спустя год, на гарнизонном параде. Воинский начальник во главе штаба принимал парад, стоя на обитой кумачом трибуне у Морского собора, а личный состав в строю и с карабинами на плечах печатал шаг напротив, по гранитной брусчатке.
В красно-кирпичной, прошлого века казарме экипажа, в эти утренние часы было пустынно, только у тумбочки при входе скучал дневальный из молодых, с висящим на поясе штыком, да еще двое из наряда шаркали влажными машками[11] по серому бетону пола. Миновав обширный кубрик с двуярусными, аккуратно заправленными койками, Легостаев ступил в длинный сводчатый коридор с выходившими туда несколькими дверьми и потянул на себя крайнюю. За ней была с высоким потолком каптерка с чисто вымытым в торце окном, по бокам которой на трепмелях висела матросская парадно-выходная форма. Ниже тянулись крашеные деревянные рундуки с личными вещами. Пахло в каптерке одеколоном и немного папиросами.
Спустя несколько минут Юрка вышел оттуда в фасонистой мичманке с рубиновой звездочкой на околыше, приталенной форменке с бледно-синим воротником и широких, отутюженных клешах, под которыми блестели хромовые ботинки.
– В увольнение? – поинтересовался на выходе дневальный.
– Типа того, – последовал ответ. – Бывай, парень.
Дробно процокав подковками каблуков по бетонному маршу лестницы, старшина вышел из казармы и перекурил у обреза[12] на скамейке. Далее пересек пустынный широкий плац со старыми липами у ограды, а потом, предъявив вахтенному пропуск, снова вышел через КПП в город.
Лето преобразило Кронштадт. Из серого и неуютного зимой, продуваемого колючими ветрами Финского залива, теперь, в лучах утреннего солнца, он выглядел ярким и зеленым. В Петровском парке буйно цвели липы и сирень, по его серого гранита дорожкам прогуливались мамаши с колясками.
Откуда-то издалека донесло песню.
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду двадцать лет.
Полюби