Что означало это «О, конечно…»? Согласие c ним или только видимость согласия? Вздох по собственным душевным мукам?
«О, конечно…»
В Голландии присутствие Марии Николаевны постоянно ощущалось. Но и после, в Москве, особенно первое время, нам обоим ее не хватало. А в то июльское утро, выйдя из церкви, мы сели в ее небольшой автомобиль, Анастасия Ивановна впереди, я – между Татьянами, горячо обсуждающими, где нам находиться после окончания нашего срока в гостинице (обе настаивали, чтобы у них), – и Мария Николаевна повезла нас вдоль каналов, где зыбко покачивались разноцветные отражения двух-, трехэтажных домов с мягкими обводами фронтонов.
Здание, где проходила Пятая международная книжная ярмарка писательниц-женщин, занимало полквартала в центре Амстердама. На первый взгляд – кирпичный монстр, без окон, вызывающе громоздкий среди изысканных амстердамских особняков. Здание – историческое, когда-то здесь располагалась Амстердамская биржа, для которой оно и было построено в 1903 году в аскетичной манере, получившей впоследствии название «Северный модерн».
У входа толпился народ, висели красочные плакаты. По всему чувствовалось, книжная ярмарка – это событие в жизни города.
Однако внутри бывшая Биржа ошеломляла своеобразием стиля. Хрусталь люстр соседствовал с кирпичной шероховатостью стен, полированное дерево перил отражало свет солнца, проникающего сквозь стекла крыши. Среди этих столбов падающего сверху света дефилировала публика. Июльский зной, дававший о себе знать за стенами здания, здесь не чувствовался, в воздухе носился прохладный ветерок. Публика сочувственно отводила глаза от Анастасии Ивановны, одетой по-осеннему в пальто.
Дамы-распорядительницы нацепили нам на лацканы специальные гостевые бирки, повели знакомить с дамами, заведующими на выставке культурной программой. Те, в свою очередь, велели принести соки, кофе, фрукты, поглядывая на Анастасию Ивановну, восхищенно покачивали головами, приговаривая инкредибл, что означало – невероятно. Инкредибл – почти сто лет. Инкредибл – ясный ум в таком возрасте…
Потом повели показывать аудиторию, где завтра должно состояться выступление. Триста, а может быть, и больше, мягких кресел, поднимающихся амфитеатром к стеклянному потолку, выжидательная тишина. Неужели завтра, здесь? Сумеет ли овладеть вниманием такой большой аудитории, не понимающей русской речи?
Мы шли по галереям, переходам, просторным залам. Книжные развалы – чудеса современной полиграфии – зазывали к себе разноязыким хором. Не хотелось пропустить ни одну из выставленных книг. В большинстве случаев их представляли женщины. Не было здесь только книг на русском языке. И вдруг – словно в нашу сторону метнулся фиолетовый язычок пламени. С сумеречно-лиловой обложки на меня смотрели глаза Марины